– Присядь, боярин. Вот, ещё винца выпей, – отец Михаил наклонил над моим бокалом кувшин. Его руки мелко дрожали.
– Да что произошло-то? – воскликнул я, ставя бокал на сундук.
Отец Михаил посмотрел, как бы ища поддержки, на князя. Тот кивнул и, отойдя от меня, сел на свой сундук. Священник заговорил:
– Я не знаю, как это назвать, и что это было. Чудо? По моим впечатлениям, так чудо. Ты начал рассказывать. А мы слушать. И вдруг заметили, что икона святого Николая Чудотворца сиять начала! И с каждым тобой произнесённым словом сияние это становилось всё ярче и ярче. И ты сам вроде как тоже засветился, но не внешне, а как бы изнутри. И сияние это было цвета ярко-зелёного, как листва весенняя! Кроме, как чудом, это и назвать-то иначе невозможно.
Достал из-за пазухи крест. Камень в нём продолжал, хоть и не ярко, светиться. Все смотрели на него зачаровано.
– Он ткнул меня пальцем в грудь, – произнёс я, – в крест нательный, вот в этот, когда уйти велел.
Отец Михаил дрожащим голосом сказал:
– А ведь крест у тебя другой был, меньше и без камня. Явно знак Божий, что слова твои правдивы, и доверять им можно и надо. Сам Господь Бог подтверждает! Теперь это святыня, береги его, боярин!
Последние слова отец Михаил произнёс в полный голос и широко перекрестился на икону. Его бас перебудил, наверное, если не весь корабль, то его спящую на верхнем деке половину – точно. За дверью послышались голоса, шум начинающейся перебранки. Князь, быстро пробравшись по тесной каюте, вышел на палубу. Несколько властных фраз, и шум затих. Пока он отсутствовал, сияние притухло, а когда я спрятал крест, исчезло совсем. Похоже, на сегодня мои рассказы закончились.
Обратно князь вернулся уже не один, а с помощником капитана, доном Педро, и юнгой. Последний держал в руках бочонок литров на пятнадцать. Дон Педро, широко улыбаясь, произнёс:
– Господа, тысяча извинений. Услышал, что у вас вечеринка, и решил зайти. С вахты сменился, спать не хочу, а выпить не с кем. Нас, офицеров, всего двое на этой посудине, я да капитан. Да боцман и корабельный плотник, но они не офицеры. Хотя боцмана тоже приходится использовать как офицера, а то мы с капитаном помрём на квартердеке, сменяя друг друга. А пить одному скучно!
Юнга поставил принесённый бочонок на мой сундук и, получив в награду подзатыльник, выскочил за дверь.
Ну, что ж, не выгонять же нужного человека! Хоть и припёрся он не вовремя, заставив скомкать наше секретное совещание. Присутствующие в каюте задвигались, заговорили в полголоса. Вторуша с Пантелеймоном незаметно исчезли. Отец Михаил, несколько раз перекрестившись на икону и пробормотав, что уже поздно, а ему рано вставать, тоже покинул каюту. А нам, троим, деваться было некуда, пришлось принять пятнадцатилитровый удар!
Дальнейшее помню смутно. Нервное истощение и алкоголь без закуски сделали своё дело. Я отключился. Утро принесло чудовищную головную боль. Гораздо сильнее, чем даже после удара молнии. Со стоном повернувшись на бок, я увидел сочувствующий взгляд Пантелеймона.
– Худо, Илья Георгич? – спросил он и сам же ответил, – худо. Тебе сейчас рассолу капустного бы, али огуречного, так нет ни того, ни другого. На, вот, водички попей, глядишь и полегчает.
С жадностью я припал к большому деревянному ковшу и высосал его полностью. Чуток действительно стало легче. Я откинулся на подушку и вдруг вспомнил анекдот. Как раз в точку! Рассмеялся, тут же застонав от пронзившей виски боли.
– Ты чего, боярин? – тут же озаботился дядька.
– Да вот, сказку одну вспомнил. Как раз про похмелье, – ответил я.
Понятия «анекдот» на Руси ещё не знали. И я заменил его на более распространённое в этом времени слово.
– Расскажи, Илья Георгич, будь ласков!
– Слушай, – я, кряхтя и охая, с помощью дядьки сел на кровати. – Это письмо одного дона, в царство Московское по делам приехавшего, своему другу в Гишпанию. И пишет он следующее: «Доехал хорошо, приняли прекрасно, пил с русскими вино – едва не помер». Пишет далее: «Сегодня с русскими опохмелялся, уж лучше бы я умер вчера!»
В каюте раздался дружный хохот. Меня, оказывается, слушало всё население убогой каморки. На своих сундуках заворочались и князь, и боярин Жилин. Именно его голос произнёс:
– А ведь правда в этой сказке. Нашего дона после восьмой чаши уносить пришлось! Как бы действительно не помер!
– Не помрёт, он в таких битвах закалён, – произнёс князь.
Помяни чёрта – и он на порог! Распахнулась дверь, и в каюту шагнул дон Педро, держа под мышкой бочонок. Здоровый и улыбающийся.
– Опять? Ещё один? – в тихом ужасе пробормотал я.
– Да нет, это вчерашний, недопитый, – мне на ухо тихо проговорил дядька. – Он вчера уснул с ним в обнимку, так и выносить пришлось. Крепко держал. Не уронил, пока его до каюты тащили. И не отдал, когда в кровать положили, так с ним и спал, видимо.
Следом за доном проскользнул давешний юнга с знакомым блюдом под крышкой и корзинкой с сухарями в руках. Определить, что дон Педро упился вчера в стельку, по его внешности было невозможно. Ни опухшей рожи, ни дрожащих рук.
– Действительно, закалённый боец! – подумал я и, пользуясь тем, что одеваться не надо – отключился, не раздевшись, только сапоги снял, быстро обулся, застегнул пояс с саблей и прошмыгнул мимо дона на палубу.
Ветер ощутимо посвежел. Кораблик шустро бежал по волнам, уже не кланяясь каждой, а как бы перескакивая с одной на другую. Люди, спавшие на открытой палубе, куда-то попрятались. Солнце поднималось в небе, укутавшись в непонятную мне дымку. С мостика раздался рёв капитана, задудел в рожок боцман. Из недр корабля стали выскакивать матросы и шустро карабкаться на мачты. Быстро разбежались по реям и начали подвязывать полотнища парусов. Я поднялся на мостик. Там, одетый в длинный кожаный плащ, опершись на тумбу с компасом, стоял капитан. Он внимательно рассматривал что-то в подзорную трубу.
– Доброе утро, дон Мигель, – поздоровался я.
– Кому как, – ответил капитан, опуская трубу. – Шквал идёт с левого борта. А с правого – неизвестный корабль. И кто до нас доберётся первым, пока не ясно.
– Лево на борт! – неожиданно рявкнул он. Тут же рожок продублировал его команду. По палубе вновь забегали матросы, а рулевые навалились на рычаг, торчавший рядом с мачтой. Я огляделся. Верхние паруса на фок– и грот-мачтах были уже свёрнуты полностью, нижние – наполовину, но скорость наш кораблик не снизил. Так же резво скакал с волны на волну, только теперь, с переменой галса, стал больше раскачиваться. По палубе катался беспризорный бочонок. Капитан перегнулся через ограждавшие мостик перила и проорал несколько слов на незнакомом мне варианте испанского. Из понятных слов я уловил только «сын осла», «весло» и «якорь». Но смысл был понятен более чем! И не только мне. Адресат капитана, а им оказался боцман, проревел в свою очередь свою тираду, из которой я вообще ни слова не понял. Но его поняли матросы. Двое быстро отловили беглянку и утащили её в баковую надстройку. Остальные стали крепить канатами всё, что должно оставаться на палубе, а остальное имущество стаскивать в надстройки.
