Князь вздохнул и продолжил:
– Ты будешь с капитаном теперь вахты стоять, лить ему в уши мёд и учиться кораблевождению. Разыграешь эдакого тугодума, которому надо всё по три раза повторять. У тебя получится, все знают, что ты в голову ударенный! Жаль, времени мало, но ты старайся. Очень нужны эти знания!
Я и сам понимал всю важность задания князя. Сидеть просто на берегу и ждать, когда кто-то подвезёт необходимые товары – гибельно для молодой колонии. Быть зависимыми от милости или немилости чужого во всех отношениях дяди очень плохо. Как со связанными руками плавать. Побарахтаешься, да и буль-буль. А в свете того, что, как мне кажется, затевает князь, так и вообще смерти подобно.
– На вахту заступать когда, княже?
– Завтра с утра, помолясь, и заступишь!
– Слушаюсь! – я вытянулся по стойке «смирно!» и приложил руку и головному убору, то есть, к тюбетейке. Правда, на Руси она называлась тафья.
– Здесь такого ещё нет, но мне нравится ход твоих мыслей, – сказал князь. – Потом и это обмозгуем.
И покатилась моя жизнь колесом по ухабистой дорожке! Утром заступил на свою первую вахту. Отстоял её с капитаном, мило беседуя и заучивая команды, им подаваемые, ситуации, в которых эти команды подаются, и действия матросов. Старался всё запомнить, чтобы после вахты точно записать. Но погода стояла чудесная, ветер дул сильно и ровно, и работы с парусами у матросов почти не было. Хорошо для экипажа, но плохо для меня – копилка знаний практически не пополнилась. Тогда я решил несколько изменить подход: начал задавать капитану вопросы. Он, покосившись на меня, недовольным тоном произнёс:
– Что, моряком стать захотелось? Этому долго учиться надо. Посмотри на юнгу. Ему двенадцать лет, года через три можно будет посылать на мачты к парусам. А умелым моряком, желанным матросом на любом корабле, он станет годам к тридцати. Если не умрёт, попав в штиль в конце рейса, когда жратвы и воды уже почти не осталось, не утонет во время шторма, не разобьётся, упав с мачты или не зарежут в кабацкой драке из-за какой-нибудь портовой шлюхи.
Вытащив из-за обшлага камзола платок, капитан вытер пот с лица и продолжил:
– Так что за то время, какое осталось нам плыть до Буэнос-Айреса, моряка из тебя не получится. И стоять со мной вахты я тебя у твоего герцога вытребовал исключительно потому, что одному стоять на квартердеке, особенно по ночам, скучно. Я не против отвечать на твои вопросы. Можешь даже записывать, если хочешь. Всё равно и по написанному моряком не станешь. А мне всё веселей!
И началось моё экспресс обучение… Так прошла неделя. Я стал более-менее понимать, что, перекрывая шум волн и ветра, орал с мостика капитан и что делали матросы. Тем более каждую свою команду дон Мигель объяснял подробно и доходчиво. Объяснял он и то, что делали матросы, вместе или индивидуально. Видимо, намолчавшись за рейс на многочисленных одиноких вахтах, дал свободу своему языку.
После вахты я забирался в каюту и подробно записывал всё узнанное на листах толстой бумаги свинцовым карандашом. Кусок свинца длиной с палец и с него же толщиной, заострённый с одной, писчей, стороны был выбран мной только лишь потому, что писать гусиными перьями я не умел. А учиться ещё и этому сейчас было некогда, да и бумаги извёл бы изрядно. А она, как я понял, в дефиците и дорога.
Потом капитан стал, пряча улыбку, экзаменовать меня, предлагая решить ту или иную задачку кораблевождения:
– А какую команду надо подать, чтобы…
– Что должны делать матросы при подаче вахтенным офицером команды, если ветер заходит с северо-восточного румба, а у тебя на мачтах…
И так далее. Я отвечал. Он то смеялся над моими ошибками, то удивлённо хмыкал себе под нос. К концу второй недели хмыканья стало больше, чем смеха. Капитан всё чаще смотрел на меня удивлённым и заинтересованным взглядом.
Мы подходили к Южному тропику, когда в начале третьей недели погода испортилась. Волны заметно подросли, местами на их гребнях стали появляться «барашки». Потом ветер усилился и стал менять направление. «Барашки» стали появляться всюду: волнение четыре балла. Нужно было срочно зарифить одни паруса, переложить другие, дать команду рулевым, подготовить корабль к возможному шторму. А капитан, гад морской, с квартердека ушёл и не показывается! Я остался на вахте один, не считая двух матросов-рулевых. В растерянности я глянул на них и увидел ухмылки на быстро отвернувшихся рожах.
Роль рулевого управления выполнял колдершток – торчащий вертикально рычаг, посредством которого двое матросов ворочают румпель руля, проходивший под палубой. Стоять вахту на руле назначались несколько матросов повахтенно. Поэтому о том, что капитан чудит и учит морскому делу варварского кабальеро из Русии, знал весь экипаж. Мне стрельцы говорили, что матросы часто судачат об этом, даже об заклад бьются: научусь я чему-нибудь или нет.
Я понял коварный замысел старого пройдохи. Он хочет, чтобы я опозорился и больше не лез в элиту человечества – мореходы. По моряцким меркам то, что происходит сейчас в океане – просто свежий ветер и умеренное волнение. Я сунулся не в своё дело, которому, как он доходчиво объяснил, надо обучаться годами и которое вот так, с кондачка, не осилить, и должен быть наказан. Наказан тем, что, как вахтенный офицер, а именно так представил меня матросам капитан после двухнедельного обучения, я должен принять правильное решение и отдать правильные команды. А я, конечно, растеряюсь и облажаюсь. Заполоскаю паруса или поставлю корабль бортом к волне. Для корабля это не опасно, а для престижа моего как гардемарина – убийственно. После чего меня с презрением прогонят с квартердека, как неисправимого сухопутчика. Отсюда и улыбочки на лицах рулевых!
– Добро, мореманы, корма у вас в ракушках. Потанцуем! – подумал я и рявкнул:
– Боцман!
– Здесь боцман! – услышал в ответ.
– Слушай мою команду!
Память человеческая – поистине уникальный феномен, дар, который до сих пор до конца так и не изучен. Человеческий мозг способен хранить, по компьютерным меркам, от 1 до 7 млн. мегабайт информации. Доказано, что лучше других она сохраняется у артистов и преподавателей, благодаря постоянным тренировкам – заучиванию текстов и воспроизведению их отрывков. Хорошая память и у учёных, поскольку напряжённо работают все отделы мозга, ответственные за запоминание. Мой мозг так же полмесяца усиленно работал, впитывая получаемую информацию. И выдал на-гора всё, что мне на данный момент необходимо. Я вспомнил капитанские жесты, мимику, ненормативы, сопровождавшие каждую его команду. Даже позу его скопировал! И начал командовать.
Матросы летали по вантам и реям ошпаренными белками. Я ревел команды, боцман их дублировал голосом и рожком. Сколько времени это продолжалось, я не помню. Бортовая качка плавно сменилась килевой, корабль бежал по волнам, почти не зарываясь в них носом, а на палубе стоял капитан с открытым ртом и таращил на меня круглые глаза. Аврал кончился, но при смене направления ветра мог повториться. Но я был к этому готов!
