Первый десяток помывшихся стрельцов со смехом и шутками вывалился из бани. Голые распаренные мужики побежали к недалёкому роднику. Вскоре по округе разнёсся довольный рёв: стрельцы черпали бадьёй холодную воду и окатывали друг друга. Лепота! Наигравшись, выскочили из ручья и, похватав со скамейки стопки чистого белья, принялись одеваться. А в баню, толкаясь и пересмеиваясь, ринулся следующий десяток, оставив накопёшке сена сложенное кучкой грязное бельё. Стирать будут специально выделенные из каждого десятка люди, скорее всего – самые молодые. Дедовщина процветает! Но в этом времени она – на благо. Молодых старые учат не только порты стирать, но и оружием владеть мастерски. А постирушками на товарищей каждый из них в своё время занимался.
Мы на этом берегу уже тридцать шестой день. Ахмет со своими разведчиками успел обшарить округу километров на пятьдесят, дошёл до каменистых холмов. Саванна сменилась пампой – уругвайской безлесной степью. Там даже кусты редко встречаются, только море высокой травы колышется под ветерком. Разведчики даже в пампасах несколько раз ночевали, костра не разжигая. Но аборигенов местных ещё не встретили. Хотя, необнаружение их присутствия ещё не подтверждает их отсутствие.
Мои воспоминания были прерваны громким возгласом часового:
– Разведка возвращается!
Я встал. Вытащив из лежавшего на скамеечке тубуса подзорную трубу, посмотрел в сторону, указанную часовым. Разведчики шли плотной группой с севера. В руках бердыши, за спинами – наполненные чем-то мешки. Шли тяжело. Один прихрамывал, опираясь на бердыш. С левой стороны его поддерживал другой, помогая идти. На рукаве ещё одного белела повязка. Моё сердце ёкнуло.
– Дежурный! – Голос зычно разнёсся над лагерем. Ко мне подбежал десятник Захар. Его люди сегодня несли караул, а он сам, соответственно, был дежурным по части. С первых дней высадки я стал приучать стрельцов к службе по Российским воинским Уставам. Подъём, построение, назначение на службу и работы. Вечером опять построение, подведение итогов дня, ужин, отбой. Приём пищи – тоже по расписанию, для чего и кашевара пришлось приучать к дисциплине и регламенту. Потому чуждые в шестнадцатом веке слова «дежурный по части», «регламент», а так же ещё много других слов и выражений века двадцать первого уже не вызывали у стрельцов недоумения и непонимания.
Подбежавший десятник встал «смирно» и, приложив к шапке ладонь, доложил о прибытии. Научился.
– Возьмёшь десяток любых воинов и встретишь разведчиков. Выполнять!
– Есть! – Ладонь к виску, поворот через левое плечо, и вот уже голос Захара раздаёт команды. По моему приказу, дежурный по части являлся во время дежурства моим заместителем, и его команды были обязательны для исполнения всем населением лагеря, кроме Пантелеймона, моего заместителя по тылу. Команду или распоряжение дежурного можно было оспорить, но только после выполнения оной. Первое время происходили небольшие трения, если десятник-дежурный чем-то загружал стрельца чужого десятка. Но после моего вмешательства и популярного объяснения положений Устава воинского, трения прекратились.
А вот и разведчики. Усталые, прокалённые солнцем, в грязных кафтанах, на некоторых – пятна крови. Что случилось? Набежавшие стрельцы встретили своих товарищей приветствиями. Но, увидев раненых и кровь, притихли. Подхватив на руки разведчика, правое бедро которого было перевязано замызганной тряпицей, понесли в палатку. Раненый в руку пошёл следом. Остальных, сняв с них тяжёлые мешки, проводили до кухни. Там уже ждал Фома с разваристой кашей с мясом и грудой лепёшек, выложенных на длинном столе под навесом. Разведчики с видимым облегчением опустились на вкопанную возле стола скамью. Бердыши прислонили рядом с собой. Фома быстро набросал в миски каши, положил перед каждым по две лепёшки. Поставил на стол два больших кувшина с кипячёной водой, в которые влил по литру вина. Кувшины были тут же опорожнены, после чего, вынув ложки, люди стали неторопливо есть. Усталость чувствовалась в каждом их движении. Было видно, как они вымотались. Сил даже на еду остались сущие крохи. Я не стал отвлекать людей, а пошёл в их палатку. Там подожду. Моя тревога, к сожалению, оправдалась, что-то в поиске произошло нехорошее.
Рядом со мной шёл Вито. Теперь он от меня не отходил, сопровождая всюду. И разговаривал. Мыслеречью. По совету Бродяги, данному им в нашу последнюю встречу, я попробовал поговорить с Вито на телепатическом уровне. Пацан очень удивился, но не испугался. Позже, когда я подучил Вито правильно формировать свои мысле-слова и строить чёткие фразы, он сказал, что мама часто так его звала к себе, когда не видела, где он. Сказал, и на его глазах навернулись слёзы. Я прижал ребёнка к себе и стал успокаивать, послав в его мозг волну доброты и нежности. Но добился обратного! Вито заплакал навзрыд, введя меня в смущение и привлекши внимание находившегося рядом Пантелеймона. Дядька осуждающе глянул на меня, поднял Вито на руки и, что-то шепча ему на ухо, пошёл к нашей палатке. Через полчаса Вито, уже улыбающийся, прибежал ко мне и показал кусочек сахара, зажатый в кулачке. Дядькин подарок. Ведь общается же как-то старый с пацаном! А как?
Я подошёл к палатке разведчиков. Там уже были лекарь Семён и Жан-Пьер. Раненый лежал на кошме. Другой сидел с обнажённым торсом на нарах. Штаны с лежащего уже сняли, а исподнее, пропитанное кровью, разорвали, открыв рану.
– Рана от стрелы, – сказал Семён. – Плохая, грязная. Как бы антонов огонь не прикинулся.
Раненый, тихо постанывая, лежал с закрытыми глазами. Бедро уже опухло. Как он с такой раной ещё и шёл сам? С ведром горячей воды прибежал Петруха, приставленный князем к французу. С жалостью глянул на раненого.
Жан-Пьер на правах хирурга начал осматривать рану через водружённое на нос пенсне. Что-то буркнул себе под нос и, посмотрев на меня, произнёс по-русски:
– Резать, бистро! Камень мелкий рана. Убрать!
Потом, видимо не уверившись, что его поняли, обращаясь ко мне, сказал на своём родном языке:
– Стрела дикарская, с каменным наконечником. Попала в кость. Часть наконечника отломилась и осталась в ране. Его надо достать, пока нагноение не произошло.
– Что тебе для этого надо?
– Инструменты я принёс, вода есть. Нужен чистый холст и крепкое вино.
– Холст есть, крепкого вина нет. Только сладкое и кислое, а оно для твоих целей не подойдёт.
– Вы знаете, для чего мне оно нужно?!
– Конечно. Для обработки кожи вокруг раны, ну и самой раны. И рук врача!
– Не врача, хирурга! – воскликнул Жан-Пьер. – Врач это он! – показал на Семёна.
– Ладно. Для обработки рук хирурга. Доволен?
Посмотрев на меня удивлёнными глазами, француз пробормотал:
– Невероятно! – И стал рыться в своей сумке.
– Илья Георгич, – услышал я негромкий голос дядьки, – возьми. – И он сунул мне в руку кожаную фляжку. – Хлебное вино там.
Самогон! Отлично! Я передал фляжку Жан-Пьеру. Тот, выдернув пробку, понюхал и скривился от мощного сивушного запаха. Потом достал из сумки стеклянный сосуд, похожий на стакан, грамм на двести, налил его полный. С помощью Семёна, приподнявшего потерявшего сознание раненого за плечи, влил ему в рот немного. Раненый поперхнулся, но очнулся, обвёл мутным взглядом окружающих. Сконцентрировал взгляд на стакане, взял его и опростал одним глотком. Откинулся на спину и сказал:
