Они остановились на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Мия поклонилась, как положено по этикету.
— С возвращением, господин. Я очень ждала вас.
— Мия… — Он замолчал, словно боялся, что голос подведет его. — Я привез тебе подарок.
Подарком оказалась шкатулка с поющими хрустальными цветами. Мия откинула крышку, и комнату наполнили нежные звуки флейты. С третьего такта в тон флейте зазвенели цитры. Девушка подняла изумленный взгляд на Акио.
— Господин, это же…
Он кивнул.
Музыка, под которую зимой Мия выиграла состязание и свой спор с Акио.
— Станцуй для меня, Ми-я, — хрипло попросил он.
Она была не готова. Не одета, как полагается, не разминалась, не танцевала больше месяца. У нее не было с собой вееров. Но разве это важно, когда мужчина так смотрит и просит: «Станцуй»?
Шкатулка осталась на полу в углу. Хрустальные цветы распускались, раскрывали лепесток за лепестком и пели. В звон струн и жалобный голос флейты вошел еле слышный ритм барабанов, похожий на перестук дождевых капель по крыше. Мия вышла в центр комнаты, вскинула руки.
Осторожные, исполненные робости движения. Тело — тростник на ветру, руки — поникшие над водой ветви ивы. Она ступала, словно только училась ходить, словно каждый шаг был шагом в пропасть. Как птенец, впервые расправляющий крылья, чтобы вылететь из гнезда. Страх и нетерпение. Мечта вырваться, вырасти борется с желанием сохранить себя, остаться. Но чтобы родиться для новой жизни, нужно умереть в старой…
Так умирает куколка, становясь бабочкой.
Голос флейты, голос струн взбирался все выше, уводил куда-то вдаль, звал, требовал выйти за рамки. Движения Мии становились плавней, уверенней. Птенец расправлял крылья, бабочка рвалась наружу из кокона. На высшей ноте девушка замерла с протянутыми вперед в жесте мольбы руками и в упор посмотрела на единственного зрителя, наблюдавшего за ее танцем.
Музыка оборвалась. Несколько ударов сердца в комнате стояла оглушительная тишина.
Тишина омывала, как волны озера. Казалось, Мия слышит, как стучит сердце даймё. Ее собственное то колотилось с пугающей скоростью, то замирало.
Акио не отводил от девушки горящего взгляда. Он смотрел на Мию с таким восторгом и такой тоской, что ей стало жутко. Так смотрит заключенный на небо сквозь прутья решетки. Ей захотелось подбежать, обнять его, утешить. Расспросить, что случилось. Поклясться, что она никогда не предаст его, всегда-всегда будет рядом, если только он сам не прогонит ее.
Но вдруг она все не так поняла? О чем в действительности думал этот мужчина — такой близкий и такой чужой, закрытый?
Пока она колебалась, момент был упущен. Акио отвернулся и захлопнул шкатулку с цветами.
— Прекрасный танец, лучшая ученица. О чем он?
— Обо мне. — Мия замялась, а потом попросила, неожиданно для себя: — А можно еще один?
Он улыбнулся:
— Можно.
Снова поднялась крышка, и первый цветок дрогнул, раскрывая лепестки.
Мия ждала, что песня повторится — шкатулки редко заклинали больше чем на одну-две мелодии. Не страшно. Она собиралась станцевать совсем другой танец. Рассказать о страхе и доверии, одиночестве и единении, какие бывают между мужчиной и женщиной.
Но зазвучала другая музыка. Не такая трагичная, надрывная. Тягучая и сладкая, как мед диких пчел. Жаркий ритм барабанов в ней разжигал потаенные желания, бесстыдно чувственный голос флейты обещал наслаждение.
Почему бы и нет?
Девушка усмехнулась и выпрямилась, наполняя каждое движение томной грацией. Шагнула назад, приманивая одной рукой, а второй отталкивая. Остановилась.
Развязанный пояс скользнул вниз по шелку. Мия поймала взгляд Акио и отвернулась в жесте притворного смущения. В распахнутом кимоно мелькнул край тонкой нижней рубахи.
У ее танцев и раньше были зрители, но никогда Мия не танцевала для них. Всегда для Амэ-но удзумэ — богини радости и танца. Для нее и для себя.
Но теперь она танцевала для мужчины.
Становилась для него робкой и развратной, скромницей и соблазнительницей. Манила и отвергала, обещала, но не давалась.
Падала на пол одежда, и чем меньше ее оставалось на девушке, тем более бесстыдным и зовущим становился ее танец. Двигаясь в жарком ритме барабанов, Мия то и дело поглядывала на даймё. Он тяжело дышал, но не двигался с места, пожирая танцовщицу глазами.
Ей захотелось, чтобы он потерял самообладание, забыл обо всем, кроме нее.
Девушка остановилась напротив него и вынула шпильку из волос.
Одну за другой — она вынимала их медленно, дразнясь в каждом движении. Пьяная от музыки, движений, от мужского взгляда, который гладил ее тело, от ожидания и возбуждения, она ткала рисунок танца, была ведьмой, колдуньей, бесстыдной соблазнительницей.
Для него.
Освобожденные из плена волосы заскользили по плечам черной волной почти до самых пят. Акио любит ее волосы — перебирать, пропускать сквозь пальцы, наматывать на руку, — так отчего не подразнить его? Посмотрим, что кончится раньше — песня или терпение даймё.
Сладко… как же сладко видеть, как в его глазах разгорается хищное пламя. Как сладко сознавать себя желанной для него и ощущать свое ответное желание. От него горячо внизу живота и хочется теснее свести колени. От него горит кожа и ноют соски…
С последними тактами мелодии Мия избавилась от нижней рубахи и остановилась напротив даймё обнаженная. Взглянула дерзко, словно бросала вызов — попробуй возьми, если сможешь.
И взвизгнула от восторга и легкого испуга, когда он поднялся стремительным, почти незаметным глазу движением, подхватил ее под бедра, притиснул к стене и впился в губы грубым поцелуем.
— Ведьма, — простонал Акио, входя в ее тело. — Моя Мия!
Она всхлипнула ему в губы от возбуждения и легкой боли — слишком быстро все случилось, раньше он никогда не брал ее сразу.
— Ваша, господин.
Дальше были только жадные поцелуи, только яростные движения, каждое из которых рождало в Мии новый жалобный крик. Руки, удерживающие ее на весу, скользкий шелк, под который она пыталась просунуть ладони, и хриплый голос: «Ми-и-я!»
Когда Мия проснулась, время уже приближалось к полудню. Она с наслаждением потянулась, ощущая каждой клеточкой тела сытость.
Безмятежное счастье наполняло ее изнутри. Хотелось глупо смеяться, бегать, танцевать.
Танцевать… Она вспомнила прошлую ночь.
Как хорошо, что Акио вернулся. Что он не сердится больше на Мию и не вспоминает злополучный амулет.
Вчера они, изголодавшись в разлуке, так стремились наверстать упущенное, что Мия забыла спросить даймё о его поездке и судьбе Куросу Ёшимитсу.
