Несколько дней прошло в этой серой бесчувственной апатии. А потом в ее комнату пришел Юшенг. Остановился напротив сидящей у окна девушки, покачал головой и спросил: «Думаешь, спряталась?»
Мия хотела спросить, что он имеет в виду, но в этот момент осознание случившегося обрушилось на нее снежной лавиной. Пустота в груди взорвалась почти невыносимым спазмом боли, девушка скорчилась и зарыдала.
Она оплакивала свое короткое счастье.
Где-то хлопнула дверь, мужские руки обхватили ее, прижали к груди, низкий голос позвал по имени, добавляя ласковые прозвища. Ей захотелось обнять его, уткнуться в плечо, выпрашивая поддержки, но он был причиной этой пустоты и боли в груди, поэтому Мия отвернулась, отвергнув утешение.
— Что ты с ней сделал? — свирепо прорычал даймё у нее над ухом.
— Я — ничего, — раздался в ответ малоэмоциональный голос Юшенга. — Вы все сделали сами, мой господин. Осмелюсь заметить, еще немного, и вы проиграете вашу битву.
— Какую битву? О чем ты?
Хранитель знаний не ответил.
Этой ночью, когда Акио попытался обнять Мию, девушка вздрогнула и съежилась. Она не сопротивлялась, не стала вырываться, почувствовав его губы на шее. Просто лежала, готовая перетерпеть неизбежное. Но он остановился.
— Чего ты добиваешься? — сдерживая гнев, спросил даймё.
— Ничего, господин.
Это было правдой. Она не играла, не изображала обиду. Она даже признавала его правоту — даймё должен жениться и зачать наследника, так положено. Требовать, чтобы он пренебрег своим долгом ради какой-то наложницы — верх эгоизма и неблагодарности.
Но что-то внутри Мии не могло согласиться с этим.
Он встал. Мия слышала, как он одевается в темноте, и чувствовала облегчение.
Когда за даймё захлопнулась дверь, она снова заплакала.
Со слезами пришло освобождение. Боль никуда не делась, но теперь, когда Мия выразила ее, стало легче дышать.
«Я люблю его», — призналась себе девушка.
Дело было не только в гордости. Не только в желании оставаться единственной. Будь на месте Акио Такухати любой другой, Мия сумела бы смириться, признать, что так будет разумно и правильно.
Любой другой, но не Акио. Мысль о том, что другая женщина получит право на его время и внимание, станет матерью его детей, будет стонать и вскрикивать от его ласк, что другой он прошепчет срывающимся шепотом «мое сокровище», оказалась невыносима.
Как зарождается любовь? Давно ли Мия видела в Ледяном Беркуте только преследователя, опасного хищника, одержимого ее телом? Когда она смогла взглянуть на него другими глазами? В тот день, когда он попросил прощения? В ночь мидзуагэ? Или еще раньше, когда она поцеловала его по собственному желанию?
Даймё спас ее, окружил заботой, ввел в свой замок и свою жизнь. Он дорого заплатил за право называть Мию своей и вправе требовать покорности.
Но как быть покорной, когда человек, которого ты любишь, вот-вот женится на другой женщине?
Нет, Мия скорее откажется от Акио, чем согласится делить его с кем-то. А это значит, что надо бежать. Потому что по доброй воле даймё ее не отпустит.
Это решение было таким простым, что Мия поразилась, как не пришла к нему раньше.
Деньги не проблема, если продать хотя бы половину украшений, которые Акио подарил ей, можно снарядить целый корабль. Нанять команду, уплыть, спрятаться, купить себе новую жизнь. И молиться, чтобы свадебные хлопоты не дали Ледяному Беркуту броситься на поиски.
Она утерла слезы и впервые за последние дни улыбнулась. Боль осталась — она засела внутри, терзая острыми когтями, но теперь у Мии появилась цель.
Она так и заснула — с улыбкой на лице.
Ледяной Беркут стремительно шел по своему замку, чувствуя, как бешеная, полная штормовой ярости сила жжет ладони, просится на волю.
«Если кто-то сейчас заступит мне дорогу, я его убью», — пришла холодная и ясная, жуткая в своей правдивости мысль.
Он никогда не убивал в гневе. И никогда не убивал невиновного.
Уйти! Пока не стало слишком поздно!
Инуваси-дзё еще не спал, но челядь при виде сумрачного как грозовое небо даймё разбегалась с его пути.
Стражник на воротах замешкался, поклонился, задал какой-то дурацкий вопрос и был отброшен одним взмахом руки.
Вырвавшись за пределы замка, Акио вдохнул холодный ночной воздух, но не почувствовал облегчения. Его по-прежнему трясло от ярости. На Мию? На себя?
Он был прав! Прав в глазах каждого — от нищего крестьянина до сёгуна! У любого самурая, если он достаточно богат, чтобы позволить себе несколько женщин, есть наложница, а то и не одна. Женщины принимают такой порядок вещей как должное.
Акио обязан жениться на девушке из хорошего клана, с сильной кровью, обязан зачать наследника — это его долг перед родом.
Отчего же так паскудно и тошно? Почему так хочется кого-нибудь убить?
Ледяной Беркут никогда в жизни не видел дочери Коджи Накатоми. Ему было все равно, красива она или уродлива, умна или глупа как пробка. Он даже имени ее не помнил.
Девушка была гарантией союза, зароком верности южан. И матерью будущего наследника — достаточно одного ребенка, если она сможет родить сына с первого раза. Он не собирался прикасаться к ней лишний раз. Она была ему неинтересна. Просто еще одна неприятная обязанность к длинному списку обязанностей правителя.
Почему Мия не желает понять этого? Почему он сам — глубоко в душе — не может согласиться с обстоятельствами, день и ночь ищет и не находит лазейку?
«Потому что ты болен, — напомнил мерзкий внутренний голос. — Одержим самханской подстилкой».
Ладно, пусть так. Пусть болен, одержим, пусть смешон. Но будь Мия хотя бы из захудалого самурайского рода, он бы женился на ней! Да, дети будут слабыми магами, но они будут магами. Полноправными, признанными всеми правителями Эссо.
Хоть капля благородной крови…
Бесполезно. В долговом обязательстве, которое он выкупил у Хасу, стояло «крестьянка». И черные, как небо над головой, глаза девушки подтверждали это. А дети от простолюдинок не наследуют отцовскую силу.
Он бессильно выругался, вспоминая потухшее лицо девушки. Видеть ее такой — равнодушной, несчастной — было больнее, чем держать щит на передовой против пламени Аль Самхан.
И она больше не хотела его. Раньше Акио чувствовал в ней ответное желание, когда дотрагивался. Всегда. Даже в тот вечер в «Медовом лотосе», когда он обидел ее намеренной грубостью, Мия хотела его. Ее тело отзывалось на прикосновения чутко и трепетно, как хорошо настроенная цитра в руках опытного музыканта.
Теперь не было ничего. Пустота. Словно Акио обнимал статую.
