— Ты читаешь мои мысли, Грациллоний. Что ж… — Он снова сел. — Тогда слушай.
— Как насчет вина? — спросил центурион, в свою очередь вставая. — Чтобы язык развязался?
…Рассказ получился отрывочным. Порой Руфиний шутил, порой задыхался от слез. Грациллоний подбадривал его вином, задавал наводящие вопросы и одновременно пытался мысленно построить общую картину, не более того. Размышления он сознательно оставлял на потом.
Руфиний родился в маленьком селении близ латифундии Маэдракум в области редонов, милях в двадцати к северу от Кондат Редонума.
Несмотря на бедность, его семейство держалось вместе и радовалось повседневным мелочам. Младший сын в семье, Руфиний особенно любил пасти свиней в лесу; там он самостоятельно научился ставить силки и пользоваться пращой. А времена становились все суровее. Лучшая земля принадлежала имперским хозяйствам, имперские установления задирали цену самых необходимых товаров до небес, и покупать их приходилось втридорога и из-под полы, а урожай продавать открыто, по строго оговоренным ценам. Налоги же достигли заоблачных вершин. Отец Руфиния все чаще искал забвения в вине. Наконец в зимнюю пору он простудился, слег и больше уже не встал.
Вдова, не желая отдавать детей в рабство, передала осиротевшее хозяйство Сикору, владельцу Маэдракума; так семейство Руфиния стало колонами Сикора. Они оказались привязанными к земле, обязанными подчиняться во всем своему господину, работать на него денно и нощно и сдавать ему больше половины урожая. Свое зерно они теперь были вынуждены молоть на его мельнице и по его цене. Прогулки по лесам остались для Руфиния в прошлом. Ему исполнилось тринадцать, и он наравне с остальными трудился в поле, да так, что каждый вечер его колени подламывались от усталости.
На следующий год старшая сестра Руфиния, красавица Ита, стала наложницей Сикора. По закону, разумеется, ее нельзя было принудить к сожительству, однако Сикор нашел методы убеждения — в частности, пообещал не поручать больше ее братьям самую тяжелую работу; и потом, для Иты это был путь на волю. Руфиний, обожавший сестру, ворвался в дом Сикора — и был побит и изгнан с позором. Вдобавок Сикор приказал затравить его собаками — закон позволял такое обращение с неблагодарными колонами. Его поймали и как следует выпороли.
Весь следующий год он выжидал и готовился. По окрестностям бродили слухи; деревенские мужчины в сумерках встречались на лесных опушках; вести передавались из уст в уста, чаще всего через бродяг, которые бесцельно блуждали по разоренным землям. Империя прогнила до основания, твердили они, франки-лаэты в Редонуме совершают человеческие жертвоприношения языческим богам, на побережье бесчинствуют варвары, а с востока движутся орды разбойников. Между тем жирные становились еще жирнее, а власть имущие обретали еще большую власть. Разве Христос не отверг богатеев? Разве не минул срок покорности, разве не пора отобрать у них то, что они когда-то забрали у бедняков? Близится, близится Судный день! Антихрист бродит по земле, и наш священный долг — противостоять ему. Праведные люди объединились в братство багаудов, то есть Доблестных…
Смерть Иты в родовых муках была последней каплей, переполнившей чашу терпения Руфиния. Он тщательно все обдумал и вскоре уже очутился в ближайшем лагере багаудов.
— Мы не были святыми… — Руфиний икнул — к тому времени он уже был изрядно пьян. — Уж поверь мне на слово! Среди нас попадались настоящие зверюги. Да и остальные были немногим лучше, честное слово. Но большинство — понимаешь, большинство — всего-навсего хотели, чтобы их оставили в покое. Мы желали только возделывать свою землю и собирать с нее свой урожай, и чтобы законы соблюдались для всех…
— Чем вы питались? — спросил Грациллоний. Он не отставал от галла, но на него, поскольку он был выше и крепче, вино действовало не так быстро.
— О, мы охотились. Точнее, сказать по правде — а скрывать мне нечего, — мы браконьерничали! Шныряли повсюду, хватали все, что подворачивалось под руку, грабили богатых, обирали купцов, но добычу делили по честному. Постепенно купцы, проезжавшие нашими дорогами, приучились платить мзду. Конечно, втихаря, чтобы никто не прознал; но как иначе им было уберечь собственные шкуры? А нам помогали — и сервы, и те немногие свободные землепашцы, что еще оставались. Они помогали нам, потому что любили.
— Любили? — Центурион постарался вложить в слово побольше сарказма. — Я сам вырос в деревне. Интересно, где ты встречал таких любвеобильных землепашцев?
— Мы сражались на их стороне, — заявил Руфиний. — Простая справедливость требовала от них помощи. Еды, одежды, прочего снаряжения… И потом, мы защищали их от бандитов.
Центурион пожал плечами. Он хорошо представлял, что это была за защита. Всякий, кто отказывался от нее, в один прекрасный день лишался дома, охваченного внезапным пожаром, или, того паче, расставался с жизнью.
Руфиний догадался, о чем он думает, и пробормотал:
— Они вправду любили нас. И продолжают любить. Как, по-твоему, я раздобыл этот наряд?
«Обаял кого-нибудь», — мысленно ответил Грациллоний. Чего-чего, а обаяния у этого юнца было в избытке. Стоит такому, как он, появиться в доме какой-либо уставшей от жизни женщины, она ради него в лепешку расшибется. А он знай себе скачет от одной к другой, как мотылек, с цветка на цветок перепархивает… Будь все багауды столь ловки, быть бы им грозной силой.
«Впрочем, — подметил внутренний голос, — Руфиний настолько чист и опрятен, насколько можно ожидать от человека в его положении, а это что-нибудь да значит».
Центурион решил перевести разговор на более насущный предмет.
— Значит, у вас, у багаудов, свое государство, которое воюет с Римом, как воевали парфяне? Мне рассказывали иное. Где правда?
— Да нет, все иначе, — признался Руфиний. — Да, у нас есть императоры — свой у каждой области, но они всего лишь возглавляют собрания, когда встречаются несколько групп. А командующими мы называем главарей таких групп, — ирония в голосе Руфиния заставляла заподозрить, что титул был всего-навсего пародией на римскую военную организацию. — Я тоже командующий.
— А ты не молод для такого звания?
— У багаудов нет стариков, — тихо ответил Руфиний. Грациллоний вспомнил Александра Македонского. Да что говорить: ему самому было всего двадцать пять, когда он стал королем Иса.
— Мы заключаем сделки, — продолжал галл, будто новый глоток вина напомнил ему о забытых подробностях. — Я слыхал о сделках с саксами и со скоттами. Мы наводим их на поместья, которые они грабят и сжигают дотла, а в награду за нашу услугу освобождают захваченных в плен сервов. Я подружился с одним скотом — он бежал из дома, спасаясь от кровной мести; он рассказал мне об Ибернии, где Рим никогда не правил, где люди свободны испокон веку…
Руфиний вдруг замолчал, встряхнулся, точно пес, и покачал головой.
— Пожалуй, хватит, — сказал он. — Не стоит так много болтать. Ты отличный парень, Гра… Гра… Градлон. Но секретов братства я тебе не раскрою, и не проси, — он подобрал с пола палатки плащ и кое-как поднялся. — Бывай. Хотел бы я иметь такого друга.
