Между тем пополнение в батальон продолжало прибывать, но все с меньшей интенсивностью. Видимо, затишье на фронте, отсутствие широкомасштабных, активных боевых действий не давали повода ковать для нас кадры штрафников трибуналам, а также некоторым большим командирам с правом лично направлять в штрафбаты, так просто решавшим проблемы воспитания офицеров.
Впервые за все время существования нашего штрафбата стала появляться новая категория штрафников — бывших офицеров, осужденных еще в начале войны и даже до нее и отбывших уже некоторую часть своего длительного наказания либо в тюрьмах, либо в лагерях. Как стало нам известно, их на фронт не этапировали, как заключенных не офицеров, добившихся направления на фронт в армейские штрафные роты, а направляли часто даже без сопровождения, не только без охраны.
Тогда вся наша страна уже чувствовала приближение конца войны, и многие заключенные, в ком сохранилось еще понятие патриотизма, понимали, что придет она — долгожданная и теперь уже неизбежная Победа, а потом и пора их освобождения, а может, даже амнистия по случаю добытой их сверстниками Победы. И вот тогда им, избежавшим войны и участи погибнуть в ней, как миллионам соотечественников, нелегко будет возвратиться в уже другое, опаленное тяжелейшей войной общество, победившее врага в смертельной схватке. Нелегко будет жить тогда им среди тех, у кого родные погибли в боях за Родину, положив свои жизни на алтарь Победы над фашизмом. Такие вот раздумья и приводили многих к решению просить о замене оставшихся сроков лишения свободы на отправку в действующую армию, пусть и в качестве штрафников. Далеко не всем просившимся оттуда на фронт такую возможность предоставляли. Но случаи такие были не единичными, вплоть до самого начала Берлинской операции.
В общем, формирование и обучение шло установленным порядком, боевая учеба была весьма напряженной. Как всегда, особое внимание обращали на бывших офицеров тыловых служб, летчиков, танкистов и вообще на всех, у кого были слабые навыки владения стрелковым оружием и недостаточная маршевая подготовка. Тем более на бывших заключенных, которые часто были и физически слабее других, и оружие давно в руках не держали. Во взводах было пока максимум по 7-10 человек, и это давало возможность взводным командирам даже составлять при необходимости индивидуальные графики занятий и тренировок, даже подбирая себе помощников из числа штрафников, имеющих боевой пехотный опыт.
Обучаемые в большинстве своем понимали, что именно здесь полностью оправдывает себя суворовская «наука побеждать», в частности, ее постулат «Тяжело в учении — легко в бою», хотя знали, что штрафбатам легких боевых задач не ставят. А штрафники, считавшие себя смертниками, начинали понемногу понимать, что они не пойдут в бой в качестве пушечного мяса. Их просто настойчиво учат лучше действовать на поле боя, чтобы по возможности сохранить свою жизнь, уверенно поражая противника. Это помогало им понимать необходимость напряженности боевой учебы «до седьмого пота». Понимали они, что если им теперь суждено бывать в боях на самых опасных участках фронта, то лишь собственное умение может стать гарантией выживания. Контроль за боевой подготовкой тем не менее был организован хорошо. Заместители комбата, начальники служб постоянно находились в ротах и взводах. Нам, командирам штрафников, эта учеба доставалась иногда не легче, чем самим обучаемым.
Нашли тогда в каком-то карьере подходящее место для стрельбища, где вели огонь по мишеням из всех видов стрелкового оружия, а из ПТР — по брошенной немцами, подбитой и сгоревшей самоходке. В ближайшем лесочке даже был огорожен участок — полигон для минометчиков. И почти ежедневно они били туда с закрытых позиций. Боеприпасов для обучения бойцов-переменников не жалели ни мы, ни снабжающие нас службы фронта. В общем, изобретательностью и выносливостью наших командиров подразделений и офицеров спецслужб батальона можно было удивляться и даже гордиться. И главным стимулом всего этого был, конечно, не столько неусыпный контроль, сколько желание избежать ввода в бой неготовых бойцов, а значит — и неоправданных потерь.
Конечно же, находилось время и для развлечений. Заметили мы, что по полям, не обращая внимания на появившееся в окрестных деревнях воинство, прыгают внушительных размеров зайцы. И вот мне, коренному дальневосточнику, захотелось испытать сибирские гены деда-охотника, и пошел я в поле с пистолетом. Думаю, если повезет, то на ужин будет у нас зайчатина. Не с первого выстрела, но уложил все-таки довольно жирного зайчишку. Прихожу к дому пана Круля, в котором размещались офицеры роты, а там!!!
Мой ординарец Николай помогает снять шинелишки с трех девиц, среди которых и… Рита. Ну, думаю, значит, будет у нас концерт госпитальной самодеятельности. Но оказалось, что их «концертная» группа следует в город Седлец, а они отпросились заехать к нам.
С чьей-то подачи возникло предложение «сыграть» нашу свадьбу. Неожиданно Рита согласилась, будто этого ожидала. Заяц пришелся кстати, Николай приготовил жаркое. Вечер был в самом разгаре, когда вдруг прибывшие с Ритой девушки, словно по договоренности, к разочарованию некоторых моих офицеров, засобирались уходить.
Девушек к шоссе вызвался проводить Жора Сергеев. Вот так, без особых каких-то ритуалов, стали мы мужем и женой. Утром повел я жену к комбату, чтобы сообщить ему об изменении моего семейного положения, а заодно отметить этот факт в наших личных документах. Батурин сказал, что не одобряет нашего решения, и отказал нам в «регистрации». «Вот кончится война, останетесь живы — тогда и женитесь по всем правилам». Проводил я Риту до шоссе, посадил в проходящий грузовичок. И кто его знает, как дальше сложится жизнь наша, ведь конец войны еще никто предсказать не мог.
Шел к завершению декабрь 1944 года. Новый, 1945, год мы в батальоне встретили за общим столом. В этом торжестве, организованном по инициативе и распоряжению комбата, приняли участие и сам комбат Батурин, и все его заместители, штаб, начальники служб и офицеры подразделений. Такое дружное застолье было у нас впервые.
Оказалось, что близко к Новому году был день рождения у Пети Смирнова, у Саши Шамшина, моего тезки и почти ровесника, как мне сказал сам мой бывший ротный, теперь замкомбата майор Матвиенко. К торжественному ужину я спешно подготовил несколько стихотворных посвящений моим боевым друзьям, и как тепло они были приняты! Даже Батурин, не щедрый на открытое выражение положительных эмоций, аплодировал. Как счастливый прогноз на будущее, под одобрение всех на этом вечере прозвучали и мои слова:
Путь не окончен. Идти еще много,
И на Берлин нам дорога — «Вперед!».
Знаем: дойдем до порога берлоги,
Раненый зверь там могилу найдет!
Точно, добьем мы врага без сомнений,
Может, недолго еще воевать!
Скоро, когда-нибудь в мае весеннем,
Будем в победные дни ликовать…
Тогда мы и не предполагали, как близко окажутся мои слова от реальных сроков долгожданной Победы!
Вот мы и встретили новый, не сомневаясь, что уже победный, год! Операцию по освобождению Варшавы и всей остававшейся еще под фашистским игом Польши, как нам стало известно позднее, Ставка планировала начать 20 января 1945 года. Значительно раньше британский премьер Черчилль попросил Сталина немедленно начать наступление со стороны Вислы, чтобы отвлечь туда возможно больше сил немцев и спасти войска союзников, терпящих поражение в Арденнах. Сталин пошел навстречу этой просьбе о помощи, и Ставка перенесла начало Висло-Одерской операции на 12 января.
