Собеседником он был оригинальным: получалось так, что о себе Геннадий Васильевич рассказывал очень немного и даже неохотно, а вот мне ему хотелось рассказать все. Я поведал ему и историю с моим отцом, и о том, какие иногда мысли в связи с этим возникали у меня. Он успокоил меня, убедив, что это давно забытая история, в которой нет никакой моей вины и никаких служебных последствий.
Однако, забегая несколько вперед, скажу, что какое-то время спустя распоряжением из Москвы меня направляли на трехмесячные курсы в Рязань для изучения новой техники. При себе нужно было иметь допуск к совершенно секретным сведениям. Вызвали меня в отдельно стоящий, аккуратный, в полтора этажа домик, в котором размещался Особый отдел армии, и там снова возник вопрос о моем отце. Я не выдержал, возмутился и выпалил что-то вроде: «Сколько же вы будете мучить меня этой, давно уже решенной самой жизнью проблемой?» Меня «успокоили» тем, что только уточняют факты и допуск, вероятно, я получу. После посещения этого злополучного полутораэтажного особняка я пошел к Геннадию Васильевичу Средину и рассказал об этом разговоре. Тот снял трубку телефона и в несвойственной ему манере, даже резко что-то выговорил абоненту, и через полчаса допуск был у меня.
Обладал Геннадий Васильевич проницательным умом, собственным мнением по всем вопросам военного бытия. Как-то один важный инспектор из Главного политуправления сделал замечание, что в военных городках 70-й гвардейской мотострелковой Глуховской ордена Ленина, дважды Краснознаменной, многих других орденов дивизии мало яркой, наглядной агитации. Начальником политотдела этой дивизии был толковый, остроумный, энергичный полковник Репин Иван Петрович, фронтовые пути которого, как и мои, проходили через Варшаву и Берлин. И в доказательство этому привел в пример городской парк Ивано-Франковска, где этой агитации было в изобилии. Тогда Геннадий Васильевич спросил его, что именно по своему содержанию ему больше всего там запомнилось. А тот замялся, сказал, что деталей не помнит. Тогда Средин прямо сказал этому проверяющему: «Зачем это обилие лозунгов, если их содержание не оставляет следа в душе и памяти человека, тем более что эти лозунги едва ли отражают истинные позиции местной общественности». И москвич сконфузился. Вот так тонко сумел поставить на место не в меру ретивого «верхнего» политработника наш новый член Военного совета. А полковника Репина вскоре перевели с повышением куда-то на Север.
Как все мы и предполагали, спустя некоторое время Геннадию Васильевичу Средину было присвоено генеральское звание. Затем он уверенно продвигался по службе, вначале стал членом Военного совета Прикарпатского военного округа, а через несколько лет был назначен первым заместителем начальника Главного политуправления Вооруженных сил СССР (ГлавПура).
Его сослуживцы вспоминают, что генерал Средин очень неохотно шел на этот высокий пост и говорил, что «там царит атмосфера интриг и подсиживания», противная его натуре. Но назначение состоялось, а Геннадий Васильевич со своими убеждениями и прямым характером «не вписался» в тогдашний аппарат ГлавПура. Хотя все, кто его знал по работе в войсках, считали, что именно его опыт и его пытливый ум вполне могли перестроить на лучший лад весь верхний эшелон политаппарата армии, будь Геннадий Васильевич Средин не замом, а начальником ГлавПура.
Через несколько лет генерал-полковника Средина, в ком уважение к начальству никогда не переходило в подхалимаж, под надуманным предлогом перевели на должность начальника Военно-политической академии имени Ленина. Это понижение в должности генерал-полковника, как писал об этом его сын В.Г. Средин в газете «Красная звезда», сильно огорчило Геннадия Васильевича.
В свои 63 года он понимал, что это явный плацдарм на увольнение по возрасту.
Так и случилось, но и в запасе генерал Средин не мог без работы. Его избрали заместителем председателя Советского комитета ветеранов Великой Отечественной войны, и он взялся за опровержение попыток искажения истории войны, особенно возмущаясь какой-то остервенелой активностью части наших военных «историков», возникшей вдруг в «перестроечные» годы.
А свела его в могилу, как и многих истинных советских патриотов, трагедия развала Советского Союза. Он умер у себя дома после сообщения о ГКЧП, 19 августа 1991 года, успев только сказать: «Ничего у них не выйдет», понимая, насколько большая бомба уже подложена под СССР. Но даже после того, когда его тело было предано земле, недруги Геннадия Васильевича надругались над усопшим, разрыв его могилу.
Да пусть простит меня читатель за этот длинный экскурс в биографию замечательного человека, генерал-полковника Геннадия Васильевича Средина, служившего, уверен, не только для меня, образцом настоящего политработника Советской Армии, с кем мне посчастливилось часть службы и жизни пройти рядом.
А теперь перейдем в год 1964-й, в котором мне довелось вновь обрести возможность послужить на родном Дальнем Востоке, где я родился, вырос, начал военную службу и получил первое офицерское звание.
Однажды меня вызвали в Москву и предложили поехать «за генеральскими лампасами» в Уссурийское военное автомобильное училище, начальнику которого только что было присвоено генеральское звание, а через год его должны перевести в европейскую часть СССР. Вот мне и предлагалось постажироваться этот год у него в заместителях, освоить особенности такого рода службы уже в военно-учебном заведении, а затем занять эту генеральскую должность.
Дальний Восток, как уже знает читатель, — моя родина, и я без раздумий согласился. Начальником училища там был свежеиспеченный генерал-майор, Герой Советского Союза Яксаргин Василий Владимирович. Небольшого роста, как говорят, «узкой кости», с лицом вечно в пятнах зеленки и белых кругляшках лейкопластыря. Такое впечатление было, что уж очень он любил не столько болеть, сколько лечиться. Почти каждый его рабочий день начинался с училищной санчасти. Дотошным был до абсурда. Рапорт дежурного по училищу да и любое обращение к нему офицера не принимал, пока не сделает десяток замечаний. А поводы для этого всегда находились: не так ногу приставил, не на тот угол носки развернул, не на той высоте руку к головному убору приложил, грудь не так выпятил, и т. д., и т. п.
Вскоре после моего приезда он ушел в отпуск, дав мне тьму указаний по поводу укрепления престижа училища и поддержания высоких показателей дисциплины и успеваемости. В первые дни моего исполнения обязанностей начальника училища случилось ЧП: курсант Суворов в нетрезвом виде учинил драку в городе, серьезно избив пряжкой солдатского ремня гражданского юношу. Чтобы пресечь подобные случаи (оказывается, имевшие место и ранее), я решил этого злостного хулигана, который вскоре мог стать советским офицером, предать суду военного трибунала, и он был осужден на два года дисциплинарного батальона, о чем я доложил по инстанциям до Москвы.
Когда генерал Яксаргин возвратился в Уссурийск из отпуска, то устроил мне разнос за то, что я, видите ли, опозорил перед командованием округа и ЦАВТУ Министерства обороны наше училище. А в нем за долгие годы до моего прихода не было ни одной судимости. Я понял, что самое страшное во всем этом то, что я «вынес сор из избы», хотя эти мои решительные действия отрезвили склонных к аналогичным поступкам и даже вызвали одобрение личного состава. Однако Яксаргин доложил начальству о моих якобы неправильных действиях за время его отсутствия и поставил вопрос о невозможности использования меня на самостоятельной должности начальника училища. Понятно было, что в округе прислушались к мнению генерала-Героя.
