Время подходило к выписке из госпиталя. Николая выписали немного раньше, мы обменялись номерами полевых почт, но переписка между нами так и не завязалась. Я очень жалею до сих пор о том, что наша дружба, казалось, такая неожиданно крепкая, так скоро прервалась, хотя память о ней держится всю оставшуюся жизнь.
В первый день осени, 1 сентября, с утра нас, большую группу, выписали из госпиталя. В моей справке о ранении было записано: «выписывается в часть с санаторным лечением до 17 дней». Видимо, никогда мне не понять некоторых медицинских рекомендаций: почему 17, а не 15 или 20 дней? И что означало это «санаторное лечение»? Где, какой санаторий на фронте? Так я тогда и не понял этого.
Что же касается прибытия в часть, то до сих пор удивляюсь, как нам удавалось разыскивать своих в той обстановке, на незнакомой территории, да еще в другой стране. Ну, когда тебе дают точку на карте — это понятно. Но вот из госпиталя, да еще найти ШБ, который, возможно, был передан в другую армию, не говоря уже о том, что он вышел из состава той дивизии, с которой воевал, когда я его покидал по ранению? Топографические карты, как правило, оставались с нами и в госпитале, но за время лечения не только батальон наш, но и весь фронт, как и в данном случае, давно уже ушел за пределы листов карты.
Оставалось надеяться на офицеров дорожно-комендантских участков (ДКУ), организующих регулирование передвижения войск по крупным дорогам. Они знали и дислокацию некоторых воинских частей. Еще надеялись мы на указки, устанавливаемые на перекрестках и развилках дорог. Указки эти, фанерные или из дощечек, элементарно просто показывали, в каком направлении проследовала, скажем, «Полевая почта № 07380» или просто «Хозяйство Осипова» (так обозначали наш штрафбат), а уж «Восьмую образцовую школу баянистов Первой белорусской филармонии», как сами штрафники расшифровывали 8-й ОШБ 1-го Белорусского фронта, знали почти во всех войсках фронта Рокоссовского. Если кто-то говорит, что он из «Школы баянистов», то дополнительных уточнений уже не требовалось.
Попутными машинами, не очень охотно бравшими пассажиров, с пересадками, медленнее, чем нам хотелось, мы все-таки постепенно двигались к линии фронта. Мы — это трое из нашего батальона, я и два теперь уже бывших штрафника, правда, еще без офицерских погон, решивших передвигаться вместе. Видимо, какая-то привычка быть «под командой» штатного офицера штрафбата уже сформировалась у них. Да и мало ли какая ситуация возникнет в дороге у штрафника, пусть для всех он и солдат, но без погон. Я не помню фамилии моих попутчиков, но оба они были и возрастом, и своими офицерскими званиями старше меня, всего только еще старшего лейтенанта. Тем не менее оба вели себя так, будто и теперь я их начальник, хотя они уже «смыли кровью» свою вину, но просто еще не восстановлены в офицерстве.
Добравшись часам к трем дня до какого-то городка с большой церковью (вернее, костелом), мы решили остановиться, где-нибудь пообедать. Зашли, как нам показалось, в далеко не бедный дом и попросили хозяина чем-нибудь нас накормить, имея в виду, что свой сухой паек, полученный в госпитале, мы присовокупим к тому, чем попотчует нас хозяин. Но напрасны были наши надежды… «Ниц нема! Вшистко герман забрав» («Ничего нет! Все немцы забрали») — вот такой обычный ответ здесь, а потом и почти везде в Польше звучал при любой просьбе. Но позже мы убедились, что если поляку предложить что-то стоящее на обмен или деньги, то «забрав» немец не «вшистко», находились и «курка» или «гуска», и «бимбер».
«Бимбер» — это польский самогон, настоянный, как правило, на карбиде кальция. Дрянь первостатейная этот самогон. А карбид не столько перебивал стойкий сивушный «аромат» своим не менее неприятным запахом, сколько употреблялся для того, чтобы обжигающим эффектом заменять недостающие градусы. Желудки у нас тогда еще были «огнеупорными», но головная боль потом мучила заметно. Познали это все мы гораздо позднее.
А сейчас поляк нашел хитрый выход из положения. Он ловко переадресовал нас к ксендзу того костела, ворота забора которого были как раз напротив. У него, дескать, немцы ничего не брали, он очень богатый и «советы» (так называл нас поляк) примет и угостит хорошо. Ради интереса мы решили воспользоваться случаем посмотреть на живого ксендза.
Подошли к воротам, подергали за цепочку с кольцом, с той стороны зазвенел колокольчик, и вскоре в воротах откинулась своего рода форточка, и в ней показалась круглолицая, веснушчатая девица с ярко-рыжей копной волос, с любопытством разглядывающая нас. Поняв, что мы хотим видеть ксендза, бросилась от этой амбразуры, забыв ее захлопнуть.
А мы тоже стали с интересом разглядывать чисто убранный двор с разными постройками около костела. Успели разглядеть и нескольких, таких же румяных и пышных девиц, которым, оказывается, тоже было интересно, кто там пришел. Несколькими минутами позже та девица, что побежала доложить о нас, открыла калитку и с приветливым «Прóшу, панове», провела нас к одной из построек во дворе, видимо, добротному жилищу ксендза. Тот с широкой улыбкой встретил нас у входа и не менее широким жестом пригласил: «Прошу пройти ко мне, господа офицеры Красной Армии». Мы были изумлены его чистым русским языком и обрадованы, что нам не придется подбирать слова и жесты для общения. И внешне он был благообразен, улыбчив, а глаза его казались спокойными и даже мудрыми.
Провел он нас в скромно, но хорошо обставленную комнату, видимо столовую, или по-церковному трапезную, усадил нас на диван, сам сел в кресло напротив, и потекла у нас беседа. Собеседником он оказался весьма интересным, сыпал цитатами из «Вопросов ленинизма» Сталина, из «Краткого курса истории ВКП(б)», часто ссылался на Маркса… Ну и ну, подумали мы! Он же не одну фору даст даже некоторым нашим политработникам!
В общем, во всех этих вопросах нам он показался более сведущ, чем его гости, хотя мы вроде бы тоже не лезли за словом в карман. С его слов мы сделали вывод, что польский народ благодарен за освобождение, ему нравятся и Красная Армия, и сама советская власть. Вот только если бы у нас не было колхозов. До конца тогда мы так и не поняли, почему поляки так люто ненавидели эту форму сельского хозяйства. Мы считали колхозы самой правильной организацией сельхозпроизводства. Без них, тем более потеряв столько крепких хозяйств на Украине, в Белоруссии да и в России, не устоять бы нам против такой силы, какой была Германия со многими европейскими экономиками. А наша страна все-таки выстояла и оказалась способной обеспечить свою армию всем необходимым не только для успешного отпора, для освобождения не только своей земли, но уже и части Польши. В этом мы были твердо уверены тогда и теперь, в XXI веке, несмотря на злобные атаки современных псевдоисториков, клевещущих на коллективизацию в СССР.
Это потом, значительно позже, уже через несколько дней после Победы, там, в Германии, нам показали геббельсовский пропагандистский фильм, оболванивавший головы и самим немцам, да и полякам тоже. Фашистская пропаганда долго, изощренно и разнузданно клеветала на Советский Союз, пытаясь разжечь и в немцах, и в поляках ненависть к нашей стране и к советским людям вообще.
Пока шла наша беседа с ксендзом, девицы поочередно (а их было, наверное, с десяток!) мелькали туда-сюда, накрывая на стол. И когда гостеприимный хозяин пригласил нас к столу, мы просто обомлели. Такого обилия разнообразных блюд, вин и закусок никому из нас до сих пор не доводилось видеть вообще. Мы, конечно, не упустили случая. Узнали мы вкус и настоящей фирменной польской водки «Выборовой» (отборной), и «Монопольки», которые не очень отличались от нашей «наркомовской». Многие блюда были в диковинку. Да, поляк наш не ошибся: здесь «герман» ничего «не зáбрав», а может, даже и добавил кое-чего.
