Глаза правителя сузились. Бунтовщица сжалась, как зверек, с любопытством наблюдая, что будет происходить дальше. Между Годар и молодым королем-убийцей натянулись струны. Терновник оказался рядом с преступницей, продолжавшей сидеть на полу, неимоверно быстро. Шагая, он спиной чувствовал, как наконечники стрел стоявших по краям зала лучников повернулись в его сторону. Кто-то из инквизиторов целился из громоздкого револьвера, готовый выстрелить как в Терновника, так и в еретичку.
– Я убью тебя.
– Несомненно. – Годар прищурилась, не изменив позы. – Фактически я здесь именно для этого.
– Замолчи! – Терновник почти оглушил ее сильным ударом. – Считаешь, все продумала? Думаешь, в тебе нет изъянов? Воображаешь себя неуязвимой, черт тебя дери…
Он сопровождал каждое слово оплеухой, а потом просто схватил пленницу за плечи и начал трясти:
– Избавила от иллюзий!.. Да что ты можешь знать о мире? Об этом чертовом аде… Ты просто жалкая пешка, Годар. Ты – пешка. Никакой ум не выведет из этого лабиринта.
– Тристан, остановись! – вскрикнул пастырь Вик. – Она нам еще нужна!
Терновник взмахнул рукой, и старик осекся. Что-то мешало ему говорить.
– Они тебя не оценят, – произнесла Годар. – А вот лагерь кхола все еще может тебя принять, несмотря на… попутчика. По сравнению со многими здесь ты – просто невинный младенец. Ты ведь чувствуешь это, правда?
– Я никогда не поддамся, ведьма. Считаешь себя умнее всех? Думаешь, никто не сможет понять, что у тебя внутри? – Терновник продолжал встряхивать ее, словно хотел вытрясти душу.
Бунтовщица даже не пыталась дать отпор, и эта безучастность, нежелание принимать его всерьез доводили Терновника до безумия. Он был для нее помехой, не больше.
– Зачем ты убила посла? Это бессмыслица! В тебе нет ничего человеческого.
– Я бы никогда так не поступила, – мягко произнесла Годар, и тепло голоса, сочувствие в нем окутали издерганного Терновника. – Я люблю Акиру.
Король вздрогнул от неожиданности – и провалился в Годар, рухнул, словно в океан. Он собирался штурмовать, разбивать стены, раздавить эту женщину остатками силы или вызвать на бой, но вместо этого с разбега свалился куда-то в глубину. Годар даже не думала защищаться. Чужие ощущения испепеляющей силы ворвались в его голову, тело, затопили целиком, словно наводнение.
В кожу изнутри било бесчисленное количество маленьких родников. Не существовало ничего более невыносимого, чем эта обжигающая, всеохватная любовь, делающая каждого человека стоящим сострадания. Так хотелось прикоснуться к каждому лицу, прижаться губами к коже за ухом и прошептать, что все будет хорошо. Притяжение легко превращалось в страсть – и вот уже Годар горела от желаний, перевоплощалась в инструмент для удовлетворения любой жажды. Чувства сменяли друг друга так быстро и неуловимо, что Терновнику казалось, будто в него ворвалась целая толпа.
– Я люблю всех, – шепнула Годар и легко оттолкнула его рукой. – Даже тебя, Тристан.
Почти неощутимый толчок заставил ошарашенного короля вынырнуть из чужого восприятия. Он покачнулся, начал пытаться удержаться, чтобы не упасть. На поверхности – в зале Советов – не осталось тепла, только чужой страх и надсадное ожидание.
– Я не стремлюсь сохранить в себе человеческое, король, – пожала плечами еретичка, а Терновнику хотелось вернуться обратно, погрузиться в буйство слепящих желаний. – Человек – это сплошные ограничения.
Годар снова села на пол и посмотрела на пастырей. Те недоуменно переглядывались, пытаясь понять, что происходит. Пастырь Вик все еще сражался с собственным горлом, не желающим произносить ни слова.
Обвиняемая расположилась поудобнее, мотнула головой, а затем шлепнула ладонями об пол. Прислушавшись к безобидному звуку, ударила снова. Кожа ласково прикасалась к фигурным камням. Годар выглядела так, словно затеяла незнакомую игру. Только разбитые Терновником губы и ссадины на лице портили картину.
– Зачем ты здесь? – спросил король.
– Я могу исцелить любого человека. – Голос Годар смягчился, наполнился теплом и мечтой. – Могу сделать из разбитого целое. Я знаю, что вам всю жизнь говорили иное, но вера в Бога-отца не нужна, чтобы совершать нечто поразительное, как она не нужна, чтобы дышать. Кто-нибудь хочет увидеть настоящее чудо?
– Да как ты смеешь! – вскричал пастырь Симон. – Исцелять могут только святые, а не шлюхи вроде тебя!
Он отодвинул кашляющего Вика и выступил вперед. Необходимо было срочно что-то предпринять, иначе контроль над святыми ослабнет. А кто еще сможет защитить Лурд от мертвых?
– Пастыри не хотят терять своих рабов. – Годар обвела взглядом Совет. – Но инквизиторы и святые должны стремиться узнать правду. И я могу вам ее показать.
– Схватите ее и отправьте в подвал! – разъярился Терновник. – Она уже совратила одного инквизитора, на этом пора остановиться. Хватит с нас ярмарочных фокусов!
Братья и сестры веры зашумели.
– Если она все равно ничего не может, пусть попробует, – предложил лорд-инквизитор Линд. – Всем будет интересно увидеть, как дьявол в очередной раз попадет впросак.
– Я согласен, – прокряхтел какой-то сухой старик небольшого роста со скрюченной от болезни рукой. – Пусть покажет, на что способна. Вылечи меня, если считаешь себя такой всемогущей. Но дьявол только обещает, а ничего не делает. Чудеса подвластны лишь Богу.
– Да, но он запрещает совершать их, ведь это грех гордыни, – усмехнулась Годар. – Какой смысл в обладании властью, если ты никогда ею не воспользуешься? Разве не прекрасно гордиться тем, что можешь раздвигать волны моря? Видеть безграничную красоту любви? Зажигать пламя или направлять облака?
– Откажись, Трион! Твоя душа будет проклята, глупец! – крикнул кто-то.
– Исцели меня, ведьма. Я хочу знать правду. Хочу раздвигать облака.
Терновник обернулся на знакомый низкий голос. В этот раз Епифания пришла на собрание без меча, не в силах опять к нему прикоснуться, и ощущение скверны измучило ее. Король-тиран порабощал, превращал ее в слугу, и остатки гордости вскипели в ответ на вызов Годар. Лицо женщины-воина потеряло обычную самоуверенность, а глаза – блеск, но она совершала первый в жизни проступок с гордостью воина, которую Терновник старался у нее отнять.
– Тьфу ты, – сплюнул кто-то из пастырей. – На костер ее!
Годар ответила понимающим кивком. Она продолжила прикасаться ладонями к полу. Шлепки становились все громче, пока она не ударила со значением, прогнувшись над ладонями, будто припечатывала изо всех сил. Воздух пошел еле заметной рябью. Рябь тут же исчезла, словно обман зрения, – пробежала и растворилась, как мираж в жарком мареве лета. Терновник ощущал, как от тела Годар расходится невидимый шторм, который устремляется к пастырю Вику, к Симону, ко всем тем, кого он привык воспринимать незыблемыми столпами церкви. Будто трещина при землетрясении, разрывающая почву.
