Народ увидел ее и потеснился. Некоторые выдохнули приветствия. Почти все дотронулись до лба рукой. Лица излучали благоговение. На нескольких оно смешалось с обожанием.
Четверо охранников на входе были легионерами.
— Откройте мне, — приказала Дахут.
— Простите, — ответил Кинан, — но нам не велено никого впускать.
Принцесса вспыхнула.
— Кто приказал?
— Ривелин, доктор. Он сказал, что вашего отца нельзя беспокоить.
— Во имя прошептавшей мне, пока я была в храме, Богини, я отменяю его распоряжение.
— Впустите ее, — воскликнул Будик. Двое других что-то пробормотали в знак согласия. Годы, проведенные в Исе, научили их, что то, что где-либо казалось безумием, здесь могло быть правдой. Кинан еще мгновение поколебался, затем повернулся и сам открыл двери.
Дахут прошла внутрь, по дорожке, посыпанной давлеными ракушками, к бронзовой двери. Она ударила кулаком по рельефному изображению вооруженного человека так, словно это был враг. Его нагрудная впадина громко зазвенела. Слуга отвел дверь в сторону. Прежде чем он смог в испуге проговорить что-то, девушка проскользнула внутрь, в атрий.
По направлению к ней, по мозаичному полу с изображением возничего направился человек в темной рясе с седой бородой, чтобы поздороваться.
— Отведите меня к нему, — сказала она.
— Он спит, моя госпожа, — в волнении вздрогнул Ривелин. — Главное, что ему сейчас нужно, это отдых. Никто не должен его трогать, разве, быть может, королева…
— Ах, да тихо ты, старый мямля. Я знаю, где он должен быть. Жди, когда я вернусь.
Дахут пошла дальше. Врач хотел пойти вслед. Она обернулась, посмотрела на него пристально, по-кошачьи зашипела. Ривелин остановился, оцепенев от страха.
Она прошла в главную спальню. В комнате царил сумрак и настенное изображение Тараниса, посылающего на землю свои грозовой плодородный дождь, еле просматривалось. Грациллоний лежал навзничь, обнаженный под простыней. Его побрили, чтобы осмотреть, промыть и перевязать рану. Бритый он выглядел моложе на несколько лет, несмотря на морщины, избороздившие лицо, лишь восковая бледность проступала под загаром. Судорожно вздымалась грудь. Он сильно храпел, что едва ли бывало с ним раньше.
Дахут постояла чуть-чуть, внимательно смотря на отца. Левая ее рука подкралась, чтобы ухватиться за простыню. Она откинула покрывало, и изучала тело лежащего несколько мгновений. Затем дотронулась до него кончиками пальцев и очень легко задержала их поверх сердца. Свободной рукой ударила священными растениями по лбу, по векам, щекам, рту, горлу. Бормоча тайные слова, девушка приподняла отцу голову и положила под нее черенки. Склонившись над ним, обеими руками пробежала вдоль всего тела, круговыми движениями сквозь кудрявые волосы у него на груди, и дальше, пока они не соединились и не сложились горсткой на бедрах.
— Проснись, отец, — низко сказала она. Отступив, Дахут протянула руку к его голове и снова проговорила голосом, в котором звучала уверенность:
— Проснись, проснись, проснись! Грациллоний открыл глаза. Он моргнул, огляделся, увидел ее возле кровати и сел, задыхаясь:
— Геркулес! Что это? Дахут наклонилась ближе.
— Ты в порядке, отец? — Это едва ли было вопросом.
— Ну, думаю… мне кажется, — он потрогал голову. — Что произошло? Этот франк, я с ним дрался, но после ничего не помню… но… — Грациллоний заметил, в каком он виде, и ухватился за простыню. Здоровый румянец залил краской лицо.
Дахут засмеялась.
— Ты убил его, но в агонии он нанес тебе удар по челюсти, лишивший тебя сознания. Час заката. — Тон ее стал непреклонным. — Ты призовешь всю свою силу. Богиня мне велела, чтобы я пришла тебя укрепить.
— У тебя есть дар Прикосновения, — у тебя, уже? — с интересом спросил он.
— У меня своя судьба.
Он стукнул себя по разбитому, гладкому подбородку, напряг мускулы, резко свесил ноги на пол и встал, обернутый в простыню. Его взгляд неожиданно встретился с ее взглядом.
Она выше подняла голову.
— Моя судьба — это не мерзкий варвар, валяющийся на мне, — сказала она.
— Ты не королева, — медленно ответил он.
— Что ж, так я ей стану, — Дахут схватила его за руку. Сразу стала молоденькой умоляющей девушкой. — О, отец, ты не можешь сражаться с этими ужасными людьми, ты не должен, вместе с тобой умрет все! Прогони их! Я знаю, ты можешь.
Лицо его застыло.
— Фенналис нас скоро покинет, — вполголоса проговорил он. — Если Знак на тебя падет, когда я тоже буду мертв… Нет! — прорычал он.
Ожили военные привычки.
— Выйди и жди, пока я оденусь. Мы об этом подумаем.
Ликующая Дахут повиновалась. В атрии она встретила Форсквилис и Иннилис, которые только что прибыли и добивались разрешения войти.
— Я сделала его невредимым, — сказала она. Иннилис побелела, глаза стали огромными.
— Что? О, нет, дорогая, ты не могла, ты не должна была…
Форсквилис посерьезнела.
— Тихо. В ней есть судьба, какой бы она ни была. Вошел Грациллоний в тунике и сандалиях. Он задал несколько вопросов о ситуации.
— Идемте со мной, — сказал он затем и двинулся вперед.
Волочась за королем и выкручивая руки, Иннилис причитала:
— Что ты намерен делать?
— Собрать силу и разбить их, — бросил он назад. Форсквилис перевела дыхание.
— Но тебе бросили вызов — в ужасе запротестовала Иннилис.
— Будем мешкать — потеряем последний шанс на неожиданность, а Митре известно, что нам нужно любое преимущество, которое мы сможем наскрести, — возразил Грациллоний.
— С нами боги, — добавила Дахут, идя сбоку от отца.
Форсквилис сдержала свой ответ.
В воротах Грациллоний коротко поговорил со своими солдатами. Они положили щит, чтобы он смог встать на него. Каждый взялся за угол и вместе высоко подняли короля, в его золотисто-каштановых волосах запутался закат, как у галльского вождя в старину. Народ кричал.
— Послушайте меня, — проревел он. — Ис, ваш город, Девять его священных королев и вы, его дети, не станете жертвами разбойников, несмотря ни на какие их хитрости. Помяните мое слово. Каждый исанец, который может сражаться, который лелеет честь, свободу и собственную семью, пусть каждый такой человек придет ко мне, как взойдет луна, со своим оружием!
IV
Местом встречи было поместье Таэнуса Химилко, землевладельца, на северном плодородном склоне холмов, где-то за Лесом. Если бы исанцы пришли все вместе, они бы насторожили франков, огни лагеря которых зловеще сверкали на мысе над морскими утесами. Вместо этого вооруженные горожане проскальзывали по одному, по двое, по трое, когда их вызывали, они приняли решение и были готовы. Это продолжалось часами, поскольку убывающая до половины луна не появлялась до самой полуночи.
