— Ну, твои обязанности…
— Какие? Я больше не весталка. Ни освобожденная выпускница, ни королева. Они не знают, что со мной делать.
— Можешь помогать там, где это требуется. Кроме того, у тебя неоконченное образование. Я была ребенком, когда стала королевой; я помню, как это было, и думаю ты тоже, мы ведь были такими друзьями.
— Да, сестры могут выдумывать задания, бессмыслицы, которые могли бы выполнять младшие жрицы. Я могу просиживать часы бубнения на уроках. Это значит быть королевой? — Дахут ткнула указательным пальцем в Тамбилис. — И ты, ты по крайней мере была обвенчана, уже тогда, когда ты была в моем возрасте, — она задохнулась от ярости.
— О, дорогая моя. — Наклоняясь вперед, чтобы до нее дотронуться, Тамбилис покраснела.
Дахут видела это. Она отстранилась, презрительно улыбнулась и спросила неприветливым тоном,
— Когда ты в последний раз была в его постели? Когда окажешься следующий раз?
— Мы — ведь ты знаешь, мы решили, что враждебность по отношению к нему будет… самопоражением. Я попрошу за тебя, сестра моя. Я воздействую на него, так искусно, как могу, — как может женщина, любящая своего мужчину и потому знающая, как его ублажить. Будь терпелива, Дахут. Жди. Выдержи это. Твой час придет.
— Мой час для чего? Когда? — Девушка пошевелилась, выпрямилась, бросила на гостью ястребиный взгляд. — Предупреждаю тебя, я не стану долго и спокойно ждать. Я не могу . Меня призывает Белисама.
Тамбилис вздрогнула.
— Будь осторожна, — попросила она. — Ты можешь… ты наверняка можешь пока немного себя занять. Этот дом и — что ж, я знаю, как ты уходила охотиться, или кататься на лодке, или еще находила применение своей силе, когда была свободна. Иди, возьми великолепного жеребца твоего отца, как раньше часто делала, и перегони ветер.
Она сразу поняла, что не стоило этого говорить. Дахут побледнела. Медленно ответила,
— Другого коня, может быть, моего собственного. Но никогда, до тех пор пока король не подарит мне мои права, я больше никогда не сяду на его Фавония.
VII
С запада нагрянул нежданный шторм. Свистел ветер, неся дождь по улицам, превратившимся в бурлящие потоки. Волны ревели, метались, с пузырями бросались на Морские ворота; но король запер их.
Будик сидел с Корентином один, в комнате позади церкви, что была предназначена для епископа. Единственная лампа вырывала из тени скудную мебель. Стучали ставни; дождь рвал их со свистом. Внутрь вползал холод. Корентин, казалось, его не замечал, хотя его ряса была изношена, а ноги без чулок в поношенных сандалиях. Световые блики мерцали на сбритых бровях, крутом носу и подбородке, глазные впадины, наполнение мраком, были так же глубоки, как и впадины на щеках.
— И что тогда? — спросил он.
Солдат пришел в поисках духовной помощи. Корентин пообещал ее ему, но сначала хотел послушать о том, что приговорил недавний Совет. Уже несколько человек ему рассказывали — однако не до конца, а Будик везде присутствовал в качестве королевского охранника.
— Что же, сэр, больше рассказывать нечего. Капитана Лера, который не отведет оппозицию, их слова вошли в хронику. Королева Ланарвилис, говорившая от имени галликен, сказала, что они будут хранить в обществе молчание об исходе свадьбы, из-за сегодняшней обстановки. В целом Совет провалил недоверие королю, то меньшее, чего хотели рьяные язычники. Но и не одобрил его действия. Вместо этого в документ вошла молитва, молитва о совете и сострадании богов. Он заявил о поддержке Грациллония в политике, особенно в его делах с Римом. Таков был конец заседания. Обычно они рассматривают другие дела, вы знаете, общественные работы, налоги, изменения в законах, которых добивается та или иная фракция, — но все это казалось неважным. Это может подождать до солнцестояния, когда каждый будет лучше знать, на каком свете он находится.
Корентин кивнул.
— Спасибо. Могу сказать, что на этой стадии Грациллоний добился того, на что больше всего рассчитывал. Дальше ему поможет Господь. — Он смягчил тон. — Я денно и нощно молюсь о просветлении. Но иногда — иногда я на самом деле не молюсь, потому что не пристало смертным спрашивать о путях Господних, но я мечтаю о месте не на небесах и не в аду, а о подходящем месте для таких, как Грациллоний, которые слышат Слово и не верят ему, но остаются честными.
Голос Будика прервал священника:
— Благословит его Господь — за его терпимость. Он не должен жениться на Дахут, Бог не должен позволить ему сотворить с ней такое, но что тогда с девочкой станет? Отец, вот почему я здесь, я разрываюсь…
Корентин поднял руку.
— Перестань! Тихо! — Приказ прозвучал жестко, словно стальной трос, которым привязывают корабль при погрузке. Будик сглотнул и задрожал. Некоторое время слышно было лишь шторм. Корентин выпрямился во всю свою узловатую длину и маячил на фоне потолка, воздев руки и лицо кверху, закрыв глаза. Вдруг он открыл их, взглянул вниз на Будика, сказал:
— Следуй за мной, — и вышел за дверь. Сбитый с толку легионер послушался. Корентин вывел его на опустевший Форум. Дождь хлестал и образовывал ручейки. Голосил ветер. Наступали сумерки. Корентин так быстро шагал, что Будик едва поспевал за ним.
— Что, что это, сэр? Куда мы бежим? Корентин стремился вперед. Сквозь шум его ответ едва был слышен.
— Корабль потерпел крушение. На борту женщины и дети. У нас нет времени собирать отряд спасателей, пока он не раскололся. Но видение не станет являться мне напрасно.
Будик вспомнил одну ночь у себя дома, услышанные откуда-то рассказы. Однако он должен был воскликнуть:
— Что могут сделать двое мужчин? Ворота заперты. Док на Причале Скоттов.
— Слишком далеко. Слишком медленно. — И Корентин повернул в сущности не на юг, а на север от дороги Тараниса. — Бог поможет. Теперь береги дыхание, сын мой. Оно тебе понадобится.
Дома знати с множеством комнат, особняки состоятельных людей они миновали быстро. В слабеющем свете неясные очертания скульптур по сторонам аллеи, тюлень, на хвосте у которого балансирует дельфин, лев и лошадь с рыбьим хвостом — площадь Эпоны, мимолетный взгляд на статую всадника — Северные ворота, зубчатые стены башен Сестер как обнаженные клыки на невидимых небесах — вода, бушующая меж скал под мостом, — короткая дорога, взбиравшаяся на мыс Ванис, пересекавшая Редонскую, — серый торговый путь, обрамленный незащищенной от дождя и ветра землей и кустами, где не бывало ни людей, ни зверей, здесь и там виден менгир или дольмен — у края мыса, где дорога сворачивает на восток, пятно в темноте, надгробие.
Корентин вел по тропе к бывшей береговой станции. Будик спотыкался поспешая следом, промокший, стуча зубами, скользя и застревая ногами в слякоти. Прибой бился о пристань, подтачивая ее год за годом. Под утесами лежала густая мгла, бесформенные руины. Будик зацепился за обломок, упал, содрал колено.
