Базилика, конечно же, была все так же огромна, и он с удовлетворением отметил, какой нарядной там была охрана. Сегодня у него не будет возможности побродить, если назад его поведут на пытки. Когда мелкий чиновник взял у него плащ, король понял вдруг, что его туника стара, починена хорошо, но видно было, что она уже штопанная. Прежде эта мысль не приходила ему в голову, но едва ли ему теперь часто приходилось одевать римскую штатскую одежду. Что ж, исанское одеяние было бы тут бестактным. Еще он коротко обрезал волосы.
Движение породило в коридорах шепоты. Мимо сновали люди, официальные лица, помощники, писцы, агенты, лакеи. Слуги государства, в основном они были накормлены и одеты лучше, нежели простые люди вне стен этого здания. Но их было меньше по сравнению с тем, что помнил Грациллоний, и значительная их часть была немускулистая, безбородая, с высокими голосами и припудренной морщинистой кожей. Двое таких служили секретарями для подслушивания. Феодосий, а после него Онорий вернули на гражданскую службу этих скопцов из Персии, которых уволил Максим. Принцип стал Грациллонию понятен, не имея в своих планах заводить сыновей, такие люди не должны были питать мятежных надежд. Так же он понял, что условия эти они сами себе не выбирали. Тем не менее у него кишки заворачивало при виде их.
Было почти что облегчением войти в палату, отдать честь преторианскому префекту и стать под внимательное обозрение своих врагов. Он пережил легкий шок, увидя, кто там присутствовал, и больше не казалось нелогично странным, что кто-то другой сидел на троне, который когда-то занимал Максим.
— Мои сожаления, если заставил вас ждать, сэр, — сказал Грациллоний. — Мне было сказано явиться с докладом к этому часу.
Септим Корнелий Арден кивнул.
— Верно, — ответил он. — Я решил начать раньше, с некоторых существовавших у меня вопросов.
Вопросы к обвинителям Грациллония, в его отсутствие, понял вошедший. Может быть, теперь ему позволят ответить. А, может, и нет. Он приехал в Треверорум будучи уверенным, но во вчерашнем привлечении к суду не был и тени дружелюбия.
Квинт Домиций Бакка, казалось, тоже не был доволен. Проделав весь путь от Турона вместе со свитой, чтобы лично предъявить обвинения, собранные Глабрионом, прокуратор Терции Лугдунской был этим утром на рассвете вытащен из своей постели и, очевидно, испытывал недовольство от пустого до сих пор живота.
— Если преторианскому префекту будет угодно, — запел он со своего места, — то я уверен, что все вопросы были заданы удовлетворительно. — Он тронул лежащие перед ним папирусы. — Здесь детально задокументировано, что Грациллоний является непокорным язычником, который не предпринял какой бы то ни было попытки обратить свои заботы к Вере. Более того, он потворствовал тому, чтобы они устанавливали отношения с другими, опасными язычниками за границей, а это, в свою очередь, привело к тому, что исанцы все больше вступают в незаконную коммерцию, открыто неповинующуюся имперскому закону и губительную для нашей экономики. Он организовал и совершил ничем не спровоцированное нападение на лаэтов, защитников империи, что окончилось смертью многих из них, деморализацией выживших, что резко уменьшило ценность их службы.
— Это уже пройдено, — приказал Арден. — Все это мы уже изучили. Я говорил вам, что не намерен тратить времени зря.
Префект был худым человеком, в котором и продолговатый череп, и седеющие рыжие волосы, и бледные глазки говорили о том, что вся римская кровь его предков растворилась в германской. Но все же он сидел с прямой спиной, сидел, завернувшись в свою старинную, пурпурную по краям парчу, что являлось признаком его военной карьеры, его латынь была безупречна, и, даже не поднимая голоса, он вел рассмотрение дела так, словно муштровал рекрутов.
— С должным уважением, сэр, — настаивал Бакка, — это дела закона, основные дела. Если он не может даже потребовать наказа…
Снова Арден оборвал его на полуслове. Неприветливый взгляд переметнулся на Грациллония.
— В то же время не намерен гнаться за поспешными суждениями, как Понтий Пилат, — сказал преторианский префект. — У нас для изучения было ряд писем и других документов. Вчера я частично отложил слушание, потому что другие дела требуют внимания, когда со всех сторон Риму угрожают варвары. Мы не будем бездельничать, устраивая друг другу перекрестные допросы. Однако сегодня прокуратор Бакка сделал новое заявление. Это означает, что у нас есть некоторое несоответствие. Штат губернатора Глабриона навел справки в штаб-квартире Второго легиона Августа в Британии. Грациллоний, вы должны были получить увольнение по истечении двадцати пяти лет службы. Для вас этот срок истек в прошлом году.
Куратор Бакка утверждает, что тогда автоматически ваши полномочия центуриона потеряли силу, следовательно, у вас не было права руководить римскими солдатами, что вы посему осуждаетесь, как бунтовщик и бандит.
Вы ни разу об этом не упоминали, не было ни одного признака того, что вы прилагали усилия к урегулированию вашего положения, и как военного офицера, и как назначенного узурпатором Максимом. Что у вас есть сказать?
Это был словно удар молота. Мир вдруг стал нереальным. Так много времени прошло с тех пор, как он поступил на службу? Почему они на него наговаривают? Нет, подождите, он может посчитать сезон за сезоном. Непонятно, беспощадно прекрасной была та весенняя пора, когда Уна сказала ему, что должна выйти замуж за гадину — «гадину», прорыдала она, прежде чем превозмочь слезы, — чтобы спасти семью, а он, Грациллоний, убежал, чтобы вступить в армию. Год спустя они были на совместных маневрах с Двадцатым на просторах холмистой страны дебуниев — было много дождей — а еще спустя год пришли зловещие вести, что на континенте вестготы перешли Данувий — или это был следующий год? Все было так переплетено и годы проведенные в Исе тоже. У Бодилис хранились летописи, она могла бы расставить его воспоминания по полочкам, но она так непостижимо далеко. Куда ушла его жизнь?
Этого он сказать не мог.
Бакка улыбнулся.
— Очевидно, у обвинителя нет ответа, — заявил сухопарый человек. — Поскольку он показал полное отсутствие знания закона и управления…
В нем просыпалась ярость. Она развеяла махом все тревоги. Грациллоний поднял на него кулак.
— Успокойся, пока я не растоптал тебя под ногами, ты, таракан! — завопил Грациллоний. В сознании всплыло разбитое лицо. Что ж, Карса ответил за свои слова своим же телом, как и должен поступать мужчина. Грациллоний сглотнул воздух и снова повернулся лицом к Ардену. — Простите, сэр, — пробормотал он. Громче и яснее: — У меня нервы не выдержали. То, что… изрыгает этот человек, было для меня слишком. О, я, вне всякого сомнения потерял след. Я забыл написать и спросить. Но мне никто не напомнил, а я всегда был слишком занят, изо всех сил стараясь ради Рима. Думаю, я объяснил. Думаю, факты говорят сами за себя. Что я могу еще добавить? Вот он я.
— Тишина, — стукнул Арден. Они ждали. За окнами разгорался солнечный свет. — Я обнаружил, что внесенные обвинения по существу не обоснованы, — продолжал Арден. — Обвиняемый верно выполнял свое поручение, на тот момент, когда оно было ему выдано. Допущенные им ошибки малы по сравнению с теми трудностями, с которыми ему приходилось справляться, и по сравнению с его действительными достижениями. Его операция в отношении франков не относится к ошибкам. Эти люди покушались на жизнь римского префекта. Я бы и сам наложил на них наказание, если бы он уже не сделал этого в полной мере. Бакка вы передадите в Турон письмо губернатору Глабриону. Знайте, что оно требует сотрудничества с королем Иса.
