Еще и в другом смысле сенат не представлял однородной массы: в этой корпорации 600 приблизительно человек, настоящую силу имели два десятка крупных магнатов, остальные составляли их родство или их свиты. Между магнатами не было полной солидарности интересов. Лукулл, первый император Востока, был естественным врагом своего более счастливого преемника Помпея; не мог поладить с Помпеем и бывший его коллега по войне с морской державой пиратов, Метелл, покоритель Крита, считавший свою задачу не менее трудной, но не получивший и малой доли того триумфа и политического веса, которые выпали на долю Помпея. Размежевать интересы и круг влияния между всеми претендентами на колониальные войны и наместничества не представлялось возможности. Внешние условия заставляли в отдельных более важных случаях предоставлять главнокомадующему imperium majus, т. е. количество военных сил и круг власти, более значительный, чем у обыкновенных консулов, ставить главного императора над несколькими областями и несколькими наместниками. Но тогда он выступал вне конкурса, отделялся из рядов остальных principes; и вот это обстоятельство объединяло против него остальных, тогда получалась у представителей магнатства солидность, основным мотивом которой была не политическая программа, а отрицательное отношение к princeps’у, пытавшемуся выделиться из их среды. Это был, конечно, весьма слабый логический и моральный аргумент против монархии, но довольно сильная фактическая преграда для ее установления.
Но, помимо того, рознь в среду магнатов вносили соображения внутренней политики. Демократическая партия грозила своей аграрной программой, волновались италийские муниципии, опасно было по временам организованное столичное плебейство. Не могла ли помочь против революции чрезвычайная власть военного императора? Воюя в Азии, Помпей не упускал из виду внутренних отношений в Италии и в конце 63 г., когда еще не было сломлено движение катилинариев, прислал в Рим одного из своих легатов, Метелла Непота, с чрезвычайным поручением, рассчитанным на влияние охранительных мотивов в среде аристократии: Метелл сделал в сенате предложение поручить победителю Азии подавление италийской революции вооруженной силой. На этот раз магнаты не согласились повторить комбинацию 83–82 гг. и создать своими руками второго Суллу. Сам Помпей прибыл в Италию год спустя, осенью 62 г., – слишком поздно, чтобы иметь основание удержать под оружием свое войско, так как катилинарное движение уже было расстроено. Помпей отпустил солдат по домам, а сам с небольшой скромной свитой отправился в Рим.
Моммзен по этому поводу смеется над недогадливостью или трусостью Помпея, безрассудно отказавшегося от верховной власти, которую давала ему сама судьба. Нич хвалил его за лояльность, за чисто гражданское, республиканское самоотречение. Скорее всего, здесь сказалось осторожность и спокойный расчет. Тот же самый Помпей за 9 лет до того (в 71 г.) подошел к Риму с войском и добивался своей цели, консульства, угрозой внешнего давления; но тогда в союзе с ним была демократическая партия, которая требовала переворота. В 62 г. демократия была сломлена: после того, как она превратилась в восстание катилинариев, немыслимо было императору компрометировать себя союзом с нею. Удержать войско при себе, объявить новую сулланскую диктатуру значило бы вызвать страх новой экспроприации во всем составе владельческих классов, поднять против себя большую часть Италии, не только крупных собственников, но и господствующие слои в муниципиях. Помпей надеялся занять первенствующее место в правительственном составе, не прибегая к такому рискованному обороту.
Положение вещей в 62 г. показывало вместе с тем, что при всем влиянии, которое мог приобрести отдельный princeps, он не в силах был перевесить коалицию других магнатов. То же испытание сделал раньше Помпея Красс, хотя при своем колоссальном богатстве он и мог снарядить на свои средства целое войско. Из этих затруднений, стоявших на дороге преуспевающих principes, и возникла своеобразная комбинация перехода к монархии в Риме – триумвираты, союзы немногих династов, которые монополизировали себе государственные средства и политическое влияние. Трое сосредоточивали то, что не в силах был соединить в своих руках один. Цезаря можно считать до известной степени изобретателем этой формы, хотя она была отчасти подсказана невольной комбинацией Красса и Помпея в 71 г., соединившихся против остального магнатства.
Только телеологический взгляд может привести к заключению, что Цезарь заранее, уже в 60 году, имел в виду стать монархом в Риме, и именно с этой целью вошел во временную коалицию с могущественными соперниками, которые должны были пригодиться ему в качестве моста к собственной единой власти. Весь в долгу, побывавши в разных партиях, сильно заподозренный в соучастии с катилинариями, Цезарь в 62–60 гг. не мог мечтать ни о чем лучшем, как о комбинации с крупнейшими магнатами республики. Цель союза также представлялась весьма реальной. Консульство стало в Риме уже давно ступенью к провинциальному наместничеству. Но консервативная группа в сенате не соглашалась на присуждение Цезарю провинции. Ближайшей его задачей было именно добыть себе при помощи союза с бывшим восточным императором и с богатейшим человеком Рима и Италии провинцию или начальство в колониальной войне. В этом определенном смысле Цезарь и является инициатором некоторой новой политической формы, и в этом отношении Цезарю принадлежит более активная роль, чем двум другим триумвирам. Он постепенно перетянул их к своим планам, и на свидании в Лукке в 56 г., когда союз 60 года был вновь скреплен, уговор касался, главным образом, распределения важных областей и командований. В 56 г. Цезарь удержал за собой обе Галлии, Красс взял предмет своих старинных желаний, области крайнего Востока и войну с парфянами, и даже Помпей, более всего озабоченный сохранением своего авторитета в центре, решил принять на себя управление Испанией.
Триумвираты были, главным образом, разделителями империи: крупнейшие люди политического мира выделяли себя от ревнивого контроля своих коллег в сенате и разделяли по своему усмотрению сферы господства в сложной колониальной державе Рима. Но не следует преувеличивать предусмотрительности основателя первого триумвирата: ни выбор Галлии с его стороны, ни решение сблизиться именно с данными личностями не являются его задолго задуманными, тонко рассчитанными ходами. Вначале Цезаря, по-видимому, занимал более Восток и, может быть, особенно Египет. Народное собрание присудило ему в качестве провинции Галлию Предальпийскую, которая не представляла поводов для выдающейся кампании. Заальпийская Галлия, где потом сложилась блестящая военная карьера Цезаря, освободилась для него лишь случайно среди его консульства, вследствие внезапной смерти назначенного туда наместником Метелла Целера. Союз трех лиц также нельзя считать чем-то заранее твердо установленным. Цезарь вел очень настойчивые переговоры с Цицероном и очень желал сближения с ним; если бы они удались, союз состоял бы, может быть, из четырех лиц. Это обстоятельство характеризует вместе с тем безразличие Цезаря к политическим и социальным программам: если он был в 60 году, как хочет этого Моммзен, главою демократической партии, то спрашивается, как мог он поладить с самым видным оплотом консерватизма?
Еще одна черта выступает в комбинации 60 года, придуманной Цезарем. Эта особенность, хорошо замеченная и современниками, может быть названа политикой родственно-династических связей. Цезарь предполагал скрепить брачными соединениями не только ближайший круг союзников, но еще несколько влиятельных фамилий. Сам он женился на дочери Кальпурния Пизона, намеченного в консулы на 58 год; за Помпея он выдал свою дочь Юлию, для чего надо было устроить развод с помолвленным за нее Сервилием Цепионом. Разводы не представляли в Риме особых затруднений; но Цезарь не хотел портить отношений и с Цепионом; поэтому ему было предложено вступить в брак с дочерью Помпея.
