В это время Цезарь, прошедший беспрепятственно вдоль всего восточного берега Италии, заставивший капитулировать корпус Домиция Агенобарба, после напрасной попытки добиться под Брундизием мирных условий у Помпея, повернул назад к Риму, в котором он не был в течение 9 лет.
На дороге произошло свидание с Цицероном, которого Цезарь очень желал привлечь в заседания сената, чтобы окружить себя настоящим законным правительством. Цицерон, однако, не согласился ехать в Рим; он настойчиво высказался за прекращение военных действий. Сам Цезарь не внушил ему никакого враждебного чувства; но его свита и антураж до последней степени не понравились Цицерону. Он потом несколько раз возвращался к характеристике этих клиентов и доверенных Цезаря, сподвижников грабительской войны в провинции, кутил и мотов, которые добрались до управления республики, тогда как они не умеют управляться со своими собственными делами и в два месяца способны растратить любое частное состояние.
В Риме Цезарь пытался некоторое время угодить всем. С большими усилиями он собирал около себя остатки высшего общественного слоя и восстановил подобие сената. В то же время на многолюдном митинге он обещал народу раздачу хлеба и награду в 300 сестерций на человека. Популярность Цезаря, однако, очень скоро кончилась. Для исполнения денежных обещаний не было средств; мало того, озабоченный экспедицией в Испанию против помпеянцев, Цезарь заявил притязание на неприкосновенный капитал казны и послал солдат взломать затворы кассы. Одни из трибунов, Люций Метелл, решился заступить им дорогу. Тогда Цезарь явился сам на место и пригрозил трибуну смертью. Ограбление казны и оскорбление, нанесенное священной особе защитника народа, произвело в Риме очень дурное впечатление. Даже римская беднота, в глазах Цицерона последние, погибшие люди, была возмущена приемами императора, привыкшего деспотически распоряжаться в провинции и явившегося теперь со своей командой в республиканский город.
Цезарь уезжал в Испанию среди большого раздражения римлян. Оно еще усилилось вследствие тяжелых материальных затруднений, переживавшихся метрополией. Само бегство большой части землевладельцев составляло уже порядочный экономический кризис. Мы должны представить себе остановку сельскохозяйственных работ во многих местах Италии на весенний и летний сезон 49 г. И это обстоятельство, и страх предстоящей конфискации повели к быстрому обесценению земли. Но те же условия вызвали и падение кредита; деньги исчезли с рынка, обладатели наличности старались их припрятать. Владельцы недвижимости и торговцы не могли достать ссуды. Кредиторы, наоборот, резко настаивали на долговых взысканиях; залоги, служившие обеспечением долгов, выдавались назад и вместо них требовали уплаты полной суммы в деньгах.
Но гражданская война шла полным ходом. Завоеватели Галлии принесли с собой порядки военного управления; о соблюдении конституции мало думали. Цезарианцы Кассий Лонгин и Марк Антоний, продолжая считаться трибунами, т. е. сановниками, тесно ограниченными городской чертой, получили важные командования, один над Испанией, после поражения там помпеянцев, другой над Италией, М. Эмилий Лепид нашел удобным объявить Цезаря в его отсутствие диктатором. Возвратившись из Испании, где капитулировали 5 легионов Помпея, Цезарь воспользовался диктатурой, чтобы обеспечить себе консульство на 48 г. и раздать важнейшие должности своим близким: бывшему агитатору Целию, Требонию, выдающемуся офицеру Галльской войны, Педию, своему племяннику. Неизбежно Цезарь должен был заняться и экономическим вопросом. Хотя он вовсе не намерен был становиться во главе тех групп, которые ожидали социального переворота, однако число недовольных, расстроенных кризисом, было так велико, что диктатор не мог их обойти. Составитель соответствующих глав книги о гражданской войне – сам Цезарь или один из его сторонников, работавший по его запискам – говорит, что надо было покончить с общим криком о банкроте, который «обыкновенно следует за войной и гражданской смутой», – замечание весьма циничное в устах виновника смуты.
Цезарь предложил компромисс между кредиторами и должниками, как бы частичный банкрот наподобие тех мер, которые практиковались в греческих общинах Востока и, между прочим, были применены Лукуллом после кризиса, вызванного войной с Митридатом. Особые посредники должны были заняться оценкой имуществ, находившихся в залоге или предлагаемых в обеспечение займов. Было объявлено обязательным принимать их по цене, какую они имели до смуты. Уплаченные по долговым обязательствам проценты вычитались из суммы долга. Любопытно, что о последней мере, которая уже подходила к смыслу tabulae novae и задевала интересы капиталистов, составитель истории второй гражданской войны счел более выгодным и тактичным умолчать; мы узнаем о ней по другим источникам.
Мера, введенная Цезарем осенью 49 г., была не только попыткой примирить с собой людей, расстроенных кризисом, но она вместе с тем служила отчасти выполнением программы, обещанной, по крайней мере, одной группе приставшей к нему оппозиции, той именно, которая ждала хорошей смуты, чтобы поправить свои дела. Но уже довольно ясно обозначилось, что диктатура Цезаря не будет демократичной. По этому поводу Дион Кассий сообщает любопытную подробность. «Когда (после издания распоряжений об оценке имуществ и расплате долгов) народ осмелился и выступил с требованием, чтобы рабам было позволено подавать жалобы на господ, Цезарь решительно и торжественно отказал в этом; он объявил, что призывает на свою голову погибель, если хоть когда-либо поверит рабу в его жалобе на господина»
[58]. Сведение Диона интересно еще в одном отношении, оно еще лишний раз подтверждает близость интересов между беднейшими слоями свободного населения и рабами.
Если историки, увлекавшиеся империализмом, за блеском побед Цезаря и торжеством монархического начала оставляли в тени одновременные социальные смуты в Риме и Италии и трактовали их как эпизод, на минуту досадно прерывающий грандиозную военно-политическую карьеру сверхчеловека, то совершенно иначе должна взглянуть на них социальная история, сложившаяся под впечатлением массовых движений XIX и XX вв.; она не может следовать за перспективами, которые внушены совершенно чуждым ей мировоззрением. Для нее тяжелый социальный кризис в Риме 49–47 гг. вовсе не образует вставной случай гражданской войны и представляет больший интерес, чем операции при Фарсале или нильские приключения Цезаря и Клеопатры.
Наши источники, хотя и очень сжаты по данному вопросу, позволяют заключать, что одновременно с походами, осадами и битвами, совершавшимися в колониях, в метрополии происходили крупные и болезненные события. Они составляют важный поворот в политической карьере самого Цезаря. Долгое время союзник римской демократической оппозиции, он расстается теперь с ее более решительными и крайними группами. В свою очередь, их представители пытаются идти своими путями; и в социально-политическом отношении разница между цезарианством и помпеянством начинает стираться. Это видно из событий, последовавших за компромиссом 49 г.
С отъездом Цезаря из Рима на Восток все, кто был недоволен, нашли защитника своих интересов в лице горячего цезарианца, претора 48 г. Целия Руфа. Целий резко разошелся со своим коллегой, другим претором Требонием, и заявил, что будет принимать апелляции против решений арбитров, долговых судей-оценщиков, которых установил Цезарь. Затем он предложил принудительную уплату долгов в капитальную сумму без процентов. Наконец он выступил с революционной программой, требуя банкрота и прощения годовой платы за квартиры. Но в Риме Целию быстро преградили путь: Сервилий, коллега Цезаря в консульстве, по соглашению с тем обрывком сената, который оставался в Риме, отрешил революционного претора от должности и изгнал его с трибуны в народном собрании. Целий должен был бежать и искать соединений с помпеянцем Милоном. По-видимому, Целий не стоял одиноко в своей попытке, как ни старается это доказать тенденциозный цезарианец – составитель истории второй гражданской войны. По другим известиям видно, что четыре трибуна 48 г. выступили с оппозицией Цезарю, обвиняя его в монархических замыслах: их также изгнали из Рима.
