– Командир полка Цыганков в Утте, никак не может прорваться к Яшкулю. Майор взял командование на себя…
Овчинников с некоторым раздражением прервал связного:
– Знаю. Говори по делу.
– Немцы прорвали оборону на стыке восьмой и девятой рот и ворвались в поселок. Надо ударить им во фланг и закрыть брешь.
Овчинников посмотрел на Хитрова:
– Отделение Селиванова поступает в мое распоряжение. Держись, старлей…
* * *
Овчинников, автоматчики и остатки отделения Селиванова устремились к поселку, на улицах которого уже кипел бой. Николай и Гришка подбегали к глинобитному дому на окраине, когда взрыв артиллерийского снаряда повалил их на землю. Сами встать они уже не смогли. Гришка получил легкую контузию и ранение в руку, Селиванова ранило в ногу и голову. Дальше воспоминания Гришки стали отрывистыми, боль и усталость то и дело бросали его в забытье. Он помнил расплывчатые лица санитаров, которые несли его в санчасть, помнил хруст песка на зубах и привкус крови во рту. Запомнилась ему и недолгая затишка ближе к вечеру, столбы черного дыма над Яшкулем, когда в сумерках, на виду у немцев, двухтысячный отряд под командованием майора Голохвастова уходил из поселка мимо кургана с названием Ацха-Хартолга…
Глава седьмая
Вострецов открыл глаза. Взгляд уперся в белый испещренный в нескольких местах мелкими трещинками потолок, побежал по окрашенным зеленоватой краской стенам, остановился на кровати, застеленной белой простыней, на которой покоилось его израненное тело в чистом белье. Ноздри втянули воздух, пахло медикаментами. Аромат не из приятных. Однако Гришке он доставлял удовольствие и был не сравним с запахами пота, гари, порохового дыма и крови, которые преследовали его в степях Калмыкии. Ему до сих пор не верилось, что война, окопы, постоянное чувство голода, жажды, недосыпа, усталости, опасности и нескончаемая череда боев далеко отсюда. Десятиместная палата госпиталя сейчас казалась ему раем. Взгляд потянулся к окну. За приоткрытыми створками светило солнце, радостно щебетали малые птахи, ветла махала ему зеленой веткой, как старому знакомому. За окном стояло молодое «бабье лето». Совсем близко послышался детский смех. Гришка вспомнил, что сегодня первое сентября. Память вернула детство, школьные годы, строгий образ отца и добродушное лицо матери. Захотелось выйти на улицу, полностью окунуться в море погожего дня. Вчера ему это удалось. Он даже прогулялся вокруг трехэтажного здания госпиталя по астраханским улочкам, как оказалось, знакомым со времен, когда он приезжал на каникулы к тетке. Но сейчас такой возможности не было: с минуты на минуту должен был начаться обход, да и травить душу Селиванову, который то и дело пытался подниматься, невзирая на раненую ногу, было неохота. Оставалось только любоваться видами Астрахани из окна второго этажа.
Обход принес радостную весть для обоих. Военврач сообщил, что их раны не серьезные и скоро они снова окажутся в строю. От этих слов мрачное настроение Селиванова рассеялось. Когда врачи ушли, сержант улыбнулся, подмигнул Вострецову:
– Готовься, Гришка, скоро пойдем селения отбивать, которые фрицам отдали.
Вострецов сел на кровати, согласно кивнул:
– Пойдем, а то и повоевать пришлось меньше недели. Стыдоба.
Лицо Селиванова помрачнело.
– А ты не стыдись. Иной раз за один бой можно столько натерпеться, что на всю оставшуюся жизнь хватит.
– Это верно, – сказал усатый пожилой сосед по палате с перебинтованной рукой и повязкой на глазу.
Селиванов продолжил:
– Мало, говоришь, повоевал? Тебе, Гришка, повезло, другие и одного дня не успели повоевать. Война быстро нашего брата перемалывает. Большинство в первых боях гибнет. Особенно новобранцев неопытных.
Усатый сосед снова вмешался:
– Иным и до фронта добраться не суждено было. Наш эшелон в сорок первом до места назначения доехать не успел, на подходе разбомбили. Я чудом уцелел, а многие так и остались у железной дороги лежать, пороха не понюхав…
Вострецов понурил голову. Селиванов после недолгого молчания произнес:
– Скажи спасибо, что живым остался и еще сможешь немца бить, и к мамке, может, вернешься, а Степан Бражников, Василий Передерин и многие другие уже нет.
Более минуты в палате висела гнетущая тишина. Ее нарушил Селиванов:
– Так что радуйся жизни, Гриша, здесь как на курорте.
Скрип двери прервал его речь. Все повернули головы. В палату, подобная солнечному лучу, вошла девушка-санитарка в белом халате и косынке, с ведерком и шваброй в руках. Селиванов хотел продолжить говорить, но осекся, признав в санитарке Машу. Впечатления от изнурительных боев на время отодвинули мысли и воспоминания о девушке, но теперь Селиванов и Вострецов жадно впились в нее глазами.
– Королевна, – с восхищением вполголоса произнес Селиванов.
Маша поздоровалась и начала мыть пол. Работала она сноровисто и скоро очутилась у коек Селиванова и Вострецова, которые стояли рядом. Селиванов приподнялся на локте, артистично пригладил темно-русые волосы:
– Здравствуйте, Маша!
Девушка удивленно вскинула брови:
– Откуда вы меня знаете? Я только вчера устроилась в госпиталь.
– У меня особый дар. Я даже знаю дом, в котором вы живете.
– Мы встречались с вами раньше?
– Да. Неделю назад мы прошли строем мимо вашего дома, и я попросил вас подарить мне свою улыбку. Помните? Мы еще тогда пели: «Смелого пуля боится. Смелого штык не берет».
Маша на миг нахмурила брови, перевела взгляд на Вострецова, а затем радостно сказала:
– Вспомнила. И товарища вашего вспомнила. У него глаза добрые. Только почему-то он молчит. У него контузия?
– Нет, он просто опешил от вашей красоты. Впрочем, как и я.
– По вам не скажешь.
Селиванов кивнул на Гришку:
– А по нему?
Вострецов покраснел. Маша вдруг смутилась, вновь принялась за работу. Когда она закончила уборку и направилась к двери, Селиванов бросил ей вслед:
– Машенька, пожалуйста, навещайте нас почаще и дарите свою улыбку, чтобы мы поскорее поправились!
Маша обернулась, взгляд выразительных темно-серых глаз остановился на Вострецове:
– Хорошо, я постараюсь.
Когда за девушкой закрылась дверь, Селиванов посмотрел на Вострецова, произнес:
– Думается мне, что моя стрела любви пролетела мимо сердца королевы, а вот твоя угодила прямо в цель.
Вострецов смущенно отвернул голову, Маша ему действительно нравилась, но вставать на пути старшего товарища, которого безмерно уважал, он не собирался.
– Будет тебе.
– А ты не красней. Уж ты мне поверь, я в девчатах разбираюсь. Видел, как она на тебя смотрела. Понравился ты ей. Так что дерзай. Уступаю.
