– Солдатики, купите консервы рыбные. У меня две банки есть, сом и сазан. Недорого. За сто двадцать отдам, – шепотом добавила: – Еще вино имеется, литр. Полторы тысячи прошу. Считай, что задаром отдаю.
Николай усмехнулся.
– Ну, ну. Отдаю даром, а останусь с наваром.
Торговка возмутилась.
– Ишь, умный какой нашелся! Не хочешь, не бери! Иди, поищи, где дешевле!
Ее соседка, старушка в поношенном коричневом платке, протянула им стеклянную бутыль.
– Молочко берите, ребятки. За пятьсот руб-ликов отдам.
Селиванов отодвинул протянутую руку с бутылью.
– Извини, бабуля, в другой раз.
Старуха поправила выбившуюся из-под платка седую прядь, недовольно проворчала:
– В другой раз скиснет.
Селиванов хотел ответить, но его внимание отвлек крик у соседнего прилавка. Он тронул Вострецова за локоть.
– Пойдем, Гриша, посмотрим. Не иначе вора поймали.
Селиванов угадал. Когда они подошли к месту происшествия, там уже собралось не менее дюжины зевак и торговцев. Они плотно обступили пожилого человека с пышными седыми усами, который крепко держал за руку белобрысого долговязого мальчишку. К своему удивлению, Вострецов и Селиванов признали в них железнодорожника, который разговаривал с Гришкой на вокзале во время прибытия их части в Астрахань, и мальчишку Сашку, который угощал их помидорами у входа в порт. Рядом с ними стояла худощавая, болезненного вида женщина в белом берете. Женщина прижимала к груди черную сумочку и кошелек. Взгляд больших карих глаз растерянно метался по лицам обступивших троицу людей:
– Как же так, люди добрые? Зачем воровать? Ведь совсем еще дитя. У меня тоже сын маленький, мы эвакуированные, из Одессы, а он хотел у меня последние деньги…
Сквозь толпу просунулась торговка рыбными консервами, извергая густой поток перегара, выразила свое мнение:
– Надо его, паразита, в милицию сдать! Ишь, щенок, удумал деньги воровать!
Толпа одобрительно загудела:
– И то верно!
– Милицию надо позвать!
– Развелась шантрапа! Война, а они воруют!
– Выпороть его, стервеца, хорошенько!
– Расстреливать таких надо!
Пожилой железнодорожник урезонил:
– А ну тихо! Разгорланились! Все бы вам расстрелять. Ты своего сначала роди, вырасти, а потом расстреливай. Без разбору судить негоже. Он и кошелек-то из кармана не успел вытащить, когда я заметил и его за руку схватил.
Торговка консервами не успокаивалась.
– Ишь, защитник нашелся! В милицию его надо! Чтобы следующий раз неповадно было!
Толпа снова загудела. Селиванов понял, что мальчишку надо спасать, и шагнул к женщине в белом берете.
– Вы его простите, он больше так не будет. Я вам обещаю.
Железнодорожник пригладил свободной рукой пышные седые усы, спросил:
– А ты кто такой, мил человек, будешь? Уж не родственник ли мальчонке?
Вместо Селиванова ответил Вострецов:
– Мы десантники. Помните, я с вами на станции разговаривал?
Железнодорожник на миг задумался, затем лицо его просветлело:
– А-а! Гвардеец!
– Он самый.
Железнодорожник посмотрел на перевязь на руке Гришки, затем перевел взгляд на палочку Селиванова.
– Вижу, уже повоевать успели.
– На днях выписываемся, а там опять на немца пойдем.
– Слышно, наоборот, от немца уходите. Их, паразитов, у Енотаевки видели и у Владимировки. Говорят, они и к Джакуевке подходили, а от того места до Астрахани чуть более тридцати километров будет. Верно, что немец уже в Хулхуте хозяйничает?
Вострецов посмотрел себе под ноги.
– Верно.
– Помнится, ты, парень, обещал, что до Астрахани немец не дойдет.
Гришка поднял голову, выпрямился, глянул в глаза железнодорожнику, с уверенностью в голосе произнес:
– А я и сейчас от своих слов не отказываюсь.
– Верю, – железнодорожник посмотрел на мальчишку. – Паренек знакомый вам, что ли?
– Знакомый. У него отец на фронте. На поруки его берем. Отпустите.
– Я не против, только кошелек не мой, а вот этой дамочки. Если она согласна…
Женщина закивала головой:
– Согласна, согласна! Что же я, бессердечная, что ли? У меня ведь тоже сын есть. Мы когда эвакуировались, насмотрелись на беспризорных и голодных детей.
– Эх, война-война! – произнес горестно кто-то из толпы.
Селиванов ухватил мальчишку за свободную руку.
– Раз так, пойдем Сашка, будем тебя учить уму-разуму.
Сашка не сопротивлялся, и вскоре они вышли за пределы рынка. Селиванов отпустил руку мальчишки:
– Убегать будешь?
– Не буду. Чего мне от вас убегать. Вы добрые. Я помню, как вы мне у порта продукты и сигареты давали.
– Значит, не забыл. Это хорошо. Только ты мне ответь, это как же так, братец, получается? Отец на фронте, а ты воруешь?
Сашка шмыгнул носом:
– Нет отца. В тот день, когда с вами виделся, нам похоронка на него пришла.
Селиванов обнял мальчишку за плечо:
– Вечная ему память. А чтобы память о нем была доброй, ты должен быть достоин отца и жить так, чтобы говорили, каким ты у него хорошим человеком вырос. А ты что? Кошельки у граждан из карманов вытаскиваешь.
Сашка снова шмыгнул носом, утер слезу:
– Я не хотел. Это все Семен.
– Что за Семен?
– Товарищ отца. Они вместе воевали. В конце прошлого года Семен вернулся раненый, сказал матери, что отец погиб. Мать верить не хотела, я тоже, а он ходил, помогал, продукты приносил. Нас ведь у матери четверо. Я старший. Кроме меня сестренка и двое братишек. Всех кормить надо… Он стал вещи краденые приносить для продажи. Мать их на рынке продает. А когда похоронка пришла, он у нас жить стал.
– И что же? Он тебя воровать заставил?
– Заставлять не заставлял. Попрекал, что мать мучается с тремя мальцами, он инвалид, работать не может, а я без дела слоняюсь. Я сказал, что рыбу ловлю, продаю помидоры с огорода, яблоки, а он сказал, что это мелочь и он познакомит меня с нужными ребятами, а они объяснят, где и как деньжат раздобыть и матери с малолетними братишками и сестренкой помочь. Я согласился, а он меня с ребятами свел.
– А они тебя воровать научили.
Сашка кивнул.
– Они рядом на рынке были, а когда меня поймали, куда-то делись.
