– Да, фрицы наших не жалеют. Милиционер из Элисты рассказывал, что там людей десятками расстреливают.
– Говорят, немцы две группы наших бойцов из восемьсот девяносто девятого полка неподалеку от Юсты расстреляли. Вроде бы они же напали на посты воздушного наблюдения, оповещения и связи… Там по большей части девчата были… Не устояли… Немцы семнадцать человек в плен взяли, из них четырнадцать девушек… Всех расстреляли, сволочи…
– Откуда подробности?
– Одну из девчат немцы ранили в спину и руку. Она выжила, а позже ребята из сто пятьдесят второй бригады ее нашли. Она им и рассказала, как было дело…
Сверху раздался гортанный крик. Селиванов задрал голову. В сером небе неторопливо, с гоготанием, пролетала гусиная стая.
– На юг подались, зимовать.
Вострецов посмотрел на стройный птичий клин.
– С севера летят. Может быть, из моих мест, из-под Ярославля.
Гришке вспомнился родной город, мать, сестра. Сердце сжалось от тоски. Николай заметил грусть в глазах товарища.
– Скучаешь по дому?
– А то… Ты знаешь, как там у нас красиво. Если в живых останемся, приедешь в гости, я тебе покажу, какие у нас места, какой город…
Разговор закончили у входа в кремль. После передачи пакета в штаб направились к дому, где жил брат Маши. Здесь Гришка договорился с ней встретиться во время прошлого увольнения, но Маши в доме не оказалось. Дверь открыл ее брат, крепыш среднего роста в мятой тельняшке и брюках клеш, заправленных в ношеные кирзовые сапоги. Со слов Маши, Борис был ровесником Селиванова, но опухшее, заросшее густой щетиной лицо делало его гораздо старше. Мотнув нечесаной русоволосой головой, Борис вперил затуманенный хмельной взор в гостей.
– Чего надо?
Густая струя перегара обдала Гришку и Николая. Гришка брезгливо отвернулся.
– Мы к Маше.
Борис растер ладонью лицо, сглотнул слюну, вяло спросил:
– К какой Маше?
– К вашей сестре, Маше Смирновой.
– А-а, к Машке. Жених, значит. Здорово. – Борис протянул левую руку. Гришка заметил, что правый рукав тельняшки завязан узлом у предплечья. – Извините, братишки, что левой рукой здороваюсь, правую немец подлючий в Севастополе отстрелил, якорь ему в дышло… Меня Борисом зовут, а вас?
Гришка и Николай поздоровались, назвали имена.
– Ну, коли так, заходите. Машка утром забегала, сказала, что задержится, раненых много привезли. Так что придется вам, служивые, ее здесь подождать.
Селиванов и Вострецов вошли. Воздух в помещении был спертым, пахло сыростью и спиртным. Жилье Бориса оказалось небольшим: длинная узкая комната больше походила на коридор и являлась одновременно и прихожей и кухней, дверь из нее вела в маленькую спальню, обстановку которой составляли железная кровать, тумбочка, старый стул и занавески на окнах. Борис указал на прибитую к стене вешалку у двери, потом на стол.
– Раздевайтесь, братишки, и присаживайтесь к столу. Думается мне, ждать Машуху вам долго придется.
Николай первым снял шинель, повесил на вешалку.
– Раздевайся, Гришка, от приглашения отказываться неприлично.
Селиванов хотел снять сапоги, но Борис его остановил.
– Не снимай. Так заходи. Грязно у меня в комнатах. Вчера с родственничком, Арсентием, в карты, в «козла» играли, ну и приложились изрядно к спиртному. Я пьяный домой пришел, натоптал… В сапогах и уснул, кошки-матрешки. Так что давай, ребята, сразу к столу.
Николай и Гришка прошли к столу, сели. Борис достал из буфета стакан, чайную фарфоровую чашку и железную кружку. Следом за посудой из недр буфета на стол перекочевали кусок ржаного хлеба, луковица, две картофелины «в мундире», три воблы и завернутая в газету ржавая селедка. Борис кивнул на угощение.
– На работу пока не устроился, с одной рукой не больно-то берут, потому на пропитание приходится зарабатывать помощью старикам да бабам безмужним. Одним воды принесешь, другим дрова наколешь. Они за это дают кто что может. Ну и из жалости, конечно… Иногда сестренка или мать паек приносят. Вниманием не оставляют. В общем, не жалуюсь, кошки-матрешки. Так что вы, ребята, ешьте, не стесняйтесь.
Гришка отодвинул от себя чашку.
– Вы извините, но мы сыты.
Борис взял воблу, положил перед Гришкой.
– Ты мне не выкай, мы же теперь почти родня. Зови меня Борисом. То, что вы сытые, это хорошо, – Борис открыл нижнюю дверцу буфета, достал стеклянную бутыль с мутной жидкостью, – а закусывать вы чем будете, кошки-матрешки? Самогон-огонь, бабулька одна отблагодарила за труды тяжкие.
Гришка приложил ладонь к груди.
– Нельзя нам.
– Обидеть хочешь, родственник. За знакомство грех не выпить. Мы ведь немножко. До того как вы в часть вернетесь, весь запах выветрится. Вы уж меня, моряка-черноморца и инвалида, не обижайте, братишки. Мне ведь и так тяжко. Поговорить не с кем, душу излить или анекдот рассказать тоже. Хотите, вам расскажу? Вот слушайте. Стоит, значит, наш солдатик в окопе часовым. Подходит к нему командир и спрашивает: «О чем красноармеец, Иван Сидоров, задумался? Наверное, о хорошей пище мечтаешь, о девушках или о наградах?» А Иван ему отвечает: «О веревке». Командир удивился и говорит: «На кой ляд тебе веревка сдалась?» Иван в ответ: «Не для меня, для Гитлера». – Борис заливисто засмеялся, заражая смехом гостей. Когда смех прекратился, он жалостливо вымолвил: – Ну, что, выпьем? А я вам еще анекдот расскажу.
Гришка посмотрел на Селиванова, тот протянул кружку Борису.
– Ладно. Уговорил. Наливай. За знакомство можно по маленькой. Да и, кроме того, есть за что. Нам с Григорием звания повысили.
– Нет, сначала за знакомство, – Борис ловко разлил самогон, дрожащей рукой схватил стакан, жадно выпил. Часть жидкости пролилось на тельняшку. Борис поставил стакан, утер влажный подбородок рукавом. – Ух, полегчало, кошки-матрешки.
За Борисом последовал Николай. Выпил, передернул плечами, закусил хрустящей луковицей, выдохнул.
– Уф, сдается мне, такой запах не скоро выветрится.
Борис похлопал Гришку по плечу:
– Пей, родственник, не бойся.
Гришка выпил залпом. Обожгло горло и грудь, дыхание сперло, волна кашля вырвалась наружу. Гришка вытер набежавшие на глаза слезы, закинул в рот кусочек хлеба, пережевывая, смущенно произнес:
– Я ведь до этого даже пиво не пил.
Борис успокоил:
– Научишься. Сейчас мы с тобой еще по одной выпьем, за повышение звания.
Гришка растерянно посмотрел на Николая. Тот пришел на помощь.
– Не надо ему больше. Он у нас непьющий, некурящий, а я с тобой еще одну норму выпью.
Борис налил еще.
