Топот копыт заставил Гришку и Арсланга обернуться. Хрипатый быстро удалялся на лошади прочь от погони.
– Струсил, курва! – Селиванов протянул Гришке руку. – Скачи, Гриша. Доберись до наших, ты сможешь.
Гришка крепко пожал ладонь Селиванова, бросил прощальный взгляд на Арсланга, побежал к лошади. Селиванов неспешно достал из подсумка две гранаты, одну положил рядом, другую отдал Арслангу.
– Держи, парень, только знай, я в плен не сдаюсь.
– Я тоже не сдамся.
– Молодец. А что значит твое имя Арсланг?
– Лев.
– Правильно тебя родители назвали.
Селиванов взял в руки автомат, постанывая перевернулся на бок, поправил папаху, прицелился, с сожалением сказал:
– Эх, жаль, что не все получилось, как задумал. Не вывел ребят из плена, и Манджиев там остался… И будана твоего попробовать не придется. Зато немецких прихлебышей мы сейчас от души пулями накормим…
* * *
Гришка открыл глаза. День закончился, над землей распростерлось черное покрывало неба. Камыш шелестел и покачивался от порывов холодного ветра. Тело Гришки сотрясла дрожь. Озноб и кашель пришли к нему еще после позавчерашней дневки в низинке, недомогание усиливалось постепенно, к нему прибавилось ранение. Тупая боль в плече напомнила события вчерашнего дня. Перед глазами всплыла кошара, расстрел молодого калмыка, немецкая колонна, бой, самолеты, гибель товарищей. Гришка помнил, как глаза наполнились слезами, когда он верхом уходил от легионеров, зная, что Селиванов и калмык Арсланг, прикрывая его, обрекли себя на гибель. Он слышал перестрелку, которая вскоре затихла. Через некоторое время до него донесся глухой звук двух отдаленных взрывов… Они задержали легионеров ненадолго, но этого времени Гришке хватило, чтобы оторваться от погони. Одно было плохо, пули, пущенные легионерами ему вслед, сделали свое подлое дело, одна из них ранила его в плечо, другая зацепила заднюю правую ногу лошади. Бешеная скачка и рана сделали свое дело. Лошадь сбавила ход, зашаталась. Гришка, превозмогая боль в плече, покинул седло, но помочь животному он не смог. Изо рта кобылки падали хлопья пены, она упала на передние ноги, завалилась набок, задрыгала ногами. Тогда Гришка посетовал, что загнал животину, и пошел дальше. Он слышал, что загнанных лошадей убивают, чтобы лишить мучений, но у него не поднялась рука на существо, которое помогло ему уйти от опасности, к тому же выстрел мог привлечь врагов. Дальнейший путь Гришка помнил, как в тумане. Когда силы иссякли, он увидел заросли камыша, где и спрятался, чтобы перевязать рану и переждать остаток дня. Там сон его и сморил.
День закончился, надо было идти дальше. Гришка взял автомат, поднялся, засунул руку за пазуху. Пакет был на месте. Он отпихнул ногой немецкую каску, теперь она была ни к чему, облизнул обветренные губы, сглотнул слюну. До безумства хотелось пить, но фляжки с водой не было. Гришка вспомнил, что отдал ее Арслангу перед тем, как появились легионеры. Теперь надо было поскорей добраться до своих…
Короткий отдых вернул силы, но они таяли с каждым шагом. Гришку бросало то в жар, то в холод, кашель терзал горло, он боролся с ним, как мог, знал, что может этим привлечь врагов. Помехой стал и восточный ветер, теперь он дул ему в лицо и усиливался с каждым часом. Поднятый им мелкий песок забивал глаза, ноздри, рот, а порой сбивал с ног. Гришка подумал: «Уж не тот ли это злой ветер шурган, о котором ему рассказывал Санджи Манджиев?» Он почувствовал, что слабеет, и лег на землю, чтобы отдохнуть. Ветер принес звук перестрелки. Гришка поднял голову и увидел, как впереди в ночное небо взмыли светящимися шарами две осветительные ракеты. Мысль о том, что линия фронта рядом, заставила его подняться. Гришка снова зашагал на восток. Шаги были тяжелые, каждый давался с трудом. И снова ветер нещадно бил его в лицо, а потрескавшиеся губы шептали:
– Сте-лются чер-ные тучи. Молнии… в небе снуют… В облаке пы-ли лету-чей. Трубы тревогу… поют.
Ветер злился, швырял в глаза песок, срывал с губ слова песни, уносил их в степь, а Гришка продолжал петь:
– …зовет. Смелого… пуля боится. Смелого штык… не берет.
Песня помогала идти, звуки выстрелов становились ближе. Снова в небо взмыла осветительная ракета. На короткое время Гришке показалось, что перед ним силуэты каких-то сооружений. Послышался отдаленный окрик, затем тьма перед глазами снова сгустилась. Гришка спо-ткнулся об бугорок, упал в ямку. Раненое плечо ударилось о землю. Он вскрикнул, потерял сознание…
Из небытия его вывели голоса людей. Один из них показался похожим на голос старика калмыка, с которым им довелось встретиться в кошаре. Голоса приближались. Вострецов вдруг вспомнил слова Селиванова: «И запомни, пакет не должен достаться немцам!» Он вытащил пакет из-за пазухи, положил на дно ямки, присыпал песком, прикрыл сухой травой, отполз в сторону. Теперь он был спокоен. Рядом лязгнул затвор винтовки. Гришка приготовил автомат к стрельбе… Нажать на спусковой крючок он уже не успел. Сзади послышался шорох. Гришка обернулся. В этот момент на него набросились двое. Удар прикладом по голове снова отправил его в небытие.
Глава двадцать пятая
Сознание вернулось ближе к полудню. Вместо неба Гришка увидел крышу, в которой зияла большая дыра. Через нее моросящий дождь проникал внутрь здания, в котором он лежал. Подобные водяной пыли капли увлажняли кожу, но не могли утолить жажду. Гришка тщетно пытался ловить ртом морось, но это не принесло облегчения. Рядом слышались голоса немецких солдат, рев двигателей, ржание лошадей, в отдалении – грохот канонады.
«Значит, наши все же начали наступление на Хулхуту», – Вострецов медленно повернул голову, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Боль в голове заставила его застонать. К нему подошли трое военных азиатской внешности. Они были в немецких шинелях, но на голове одного из них, смуглого со сросшимися у переносицы бровями парня, была шапка-ушанка, у второго пилотка, третий был в немецкой каске. На правом рукаве последнего, чуть ниже плеча, овальная нашивка с надписью на немецком языке. Гришка прочитал: «Туркестан». Это были солдаты одного из батальонов Туркестанского легиона. Вострецов попытался вскочить, но жесткий удар ногой в бок заставил его скорчиться от боли, приступ кашля сотряс тело, заныло раненое плечо. Легионер в каске засмеялся.
– Щито, болно, шакал.
На каком языке он продолжил разговор с легионерами, Гришка не знал. Его подняли с земли, повели из полуразрушенного саманного здания в сторону передовой. Ни пилотки, ни ватника на нем не было. Ремень и сапоги тоже отсутствовали. Босоногого, в одной гимнастерке и ватных штанах, пинками и тычками погнали по поселку. Он был раздет, безоружен, беспомощен. Голову пронзила страшная мысль: «Плен». Ему вспомнились разговоры с Селивановым.
«Вот так вот, Коля, ты, наверное, плена избежать сумел, а я…»
Отчего-то стало стыдно за свою прежнюю мальчишескую самоуверенность и категоричность. Теперь было неизвестно, что его ожидает. Гришка приготовился к худшему – пыткам и смерти, но надежды на побег не терял, а потому внимательно смотрел, что делается вокруг, считал технику, засекал военные объекты. Их было не мало: окопы, блиндажи, ходы сообщения, огневые точки. Гришке мешал легкий туман и мелкий дождь. Но все же он приметил в отдалении немецкий дзот, минометную и артиллерийскую батарею, два зарытых в землю средних танка. Сосчитал и семнадцать других танков и пять броневиков. Автомашин было гораздо больше: с горючим, боеприпасом, продовольствием. Гришка заметил и несколько грузовиков со строительным материалом. Из такого материала был построен блиндаж, куда его привели на допрос.
