В ту ночь Никита рассказал молодой жене обо всём. О том, что он никогда не считал Болотеево своим владением. О том, что здесь всем ведала управляющая, которая выжимала из мужиков и дворни последние соки.
– Но ведь больше ничего подобного здесь не будет? – прямо спросила Настя, выслушав мужа. – Надеюсь, вы не допустите?..
– Я делаю что могу. Разумеется, все эти цепи и колодки давно выброшены. Но девки, вы сами видите, до сих пор боятся.
– Ещё бы… В один день от такого не отвыкнешь. – Настя взволнованно ходила по комнате. Лицо её было тёмным от гнева, широкие ноздри раздувались, как у породистой лошади, и Никита снова невольно залюбовался этой нерусской красотой. – Что ж… Если позволите, я сама займусь и дворней, и домом, и домашним хозяйством. В конце концов, ведь для этого вы и женились?
– Благодарю вас, – растерянно, но искренне сказал Закатов. – Признаться, я настолько ошалел уже от всего, что здесь творится… Мне с лихвой хватит и деревенских забот. А вы, я убеждён, со всем справитесь гораздо лучше меня.
Болотеевская зима, в детстве казавшаяся Никите бесконечной, сейчас пролетела как один миг. В старом доме неожиданно посветлело, стало чище и уютней. Теперь Закатов то и дело натыкался в комнатах на очередную девку, деловито скоблящую старые половицы или натирающую древний паркет в зале – так что потом дня четыре невыносимо воняло мастикой. Половики и ковры чуть не ежедневно выволакивались на снег и усердно чистились. С книжных полок, абажуров, столов пропала пыль. Зелёные, залитые воском подсвечники неожиданно засияли медью и бронзой. Из перин непостижимым образом пропали клопы! Даже чёрные тараканы перестали сновать по стенам, хотя старая кухарка весьма переживала их утрату, уверяя, что вместе с тараканами из дома уйдёт богатство.
– Не мучайся, Власьевна, то, чего нет, и уйти не может! – весело утешила её Настя, лихо прибив тряпкой последнего «партизана». – Тьфу, ненавижу этих тварей ползучих! Чтоб и духу их здесь не было! Никита Владимирович, вы ведь не возражаете, или будем богатство беречь?
Никита не спорил, втайне восхищаясь этой насмешливо-бесстрашной манерой жены обращаться с ним. Чем-то она неуловимо напоминала ему Веру – навсегда утраченную, о которой он теперь запрещал себе и думать. Чем – Никита и сам не знал. Возможно, смуглой, тёмной красотой, смоляным отливом причёски. Возможно, этой прямой, без капли жеманства, манерой разговора, способностью говорить только то, что думаешь, неприятием никакой лжи. Запуганная закатовская дворня теперь боготворила молодую барыню. Её распоряжения выполнялись быстро и старательно. Настя не щадя гоняла девок, её звонкий голос слышался с утра до ночи: «Да что же вы натворили опять, бестолковки! Кто же паркетный пол дресвой чистит?! А какая бестолочь вздумала глиной половики стирать, их же теперь только выкинуть! Тьфу, проклятые, сейчас всех перепороть велю!» Но все давно знали, что угрозы – простое сотрясание воздуха. Самое большое, на что оказалась способна молодая барыня, – от души шлёпнуть веником провинившуюся служанку.
«Послал нам господь ангела за страдания наши…» – весело шепталась дворня. В девичьей снова, как когда-то на памяти Никиты, зазвучали песни и смех. Теперь там начальствовала Дунька – рыжая особа лет двадцати, составлявшая вместе с кухаркой Власьевной Настино приданое. Дунька была мастерицей на все руки, умела и шить, и вязать, и прясть, и плести кружево, и ткать тонкое полотно, а сверх того – довольно толково могла «расписать пульку». Покойный майор был заядлым игроком и от нечего делать выучил дворовую девку преферансу, штоссу и висту. Дунька быстро наладила в девичьей работу, и вскоре девки, у которых при Упырихе месяцами не заживали спины, весело распевали за пряжей, а иногда даже подымали возню, кидаясь барскими клубками и мотками. Впрочем, Дунька умела без всякой вздорности прикрикнуть на них так, что порядок воцарялся мгновенно.
Похорошели девушки и с виду: Настя распорядилась устраивать баню для людей еженедельно и выдала каждой девушке полотна на сарафаны и рубашки. Цветных лент и дешёвых украшений она накупила им сама, выбравшись на ярмарку в Бельск.
Весной мужики принялись валить в лесу дубы для нового дома. Настя, как заправский архитектор, сама распоряжалась всеми работами и до хрипоты ругалась со старостой плотницкой артели, который никак не мог взять в толк, что потолки надо делать выше, окна больше, а комнаты – просторней. Однако работа делалась, и к осени Закатовы перебрались в новый дом, куда Настя решила поставить и новую мебель.
«Вот увидите, Никита Владимирович, ненакладно будет! – уверяла она мужа. – К чему нам готовую мебель в Бельске заказывать, это ведь убыток только! У меня в Требинке есть мужик, Перфил, – так он из липы такие буфеты и шифоньеры режет, что любо-дорого взглянуть! Никакого красного дерева не надо! Он Истратиным на заказ бюро делал, так даже профиль Дидерота на дверцах вырезал – и похоже ведь вышло! Уж как меня Аркадий Ксенофонтыч благодарил! И опять же – и материал, и мастер свои собственные! Я Перфила специально на оброке держу – пользы больше!»
Никита согласился на Перфила – и не прогадал. Ему самому хотелось, чтобы в новом доме ничего не напоминало ни об отце, которого он никогда не любил, ни об изуверке Упырихе.
За два года Закатов ни разу не пожалел о своей внезапной женитьбе. Ни разу между ним и Настей не было размолвки. Она лишь изумлялась без ехидства его способности целую зимнюю ночь напролёт сидеть за книгой: «Право, спали бы лучше, неужто вам дня мало?» Никита не спорил. Редко-редко с горечью думал о том, что Веру Иверзневу подобное вряд ли удивило бы: она и сама могла убить на книгу не один час. Думал – и старался поскорей забыть.
…Когда тарантас вкатился на двор имения, солнце стояло уже высоко над крышей дома. Из сарая доносились удары топора, где-то на задворках голосил петух. От бессонной ночи и долгого пути пешком Никита устал так, что в голове было пусто и звонко, как в глиняной корчаге. Ему хотелось повалиться на кровать и закрыть глаза. Кроме того, он не знал, как вести себя с Настей. Ещё ни разу ему не пришлось пропасть на целую ночь, не известив об этом жену. Он пытался поразмыслить об этом по дороге – но в голове, хоть убей, была Вера, одна только Вера. И думать о чём-то другом не получалось совсем. И вот теперь волей-неволей нужно было как-то…
Довести мысль до конца Закатову не удалось: Настя уже показалась на крыльце. Она была в своём обычном саржевом платье, с наброшенной на плечи шалью – свадебным подарком. Лицо её было спокойным. Только растрёпанная причёска и тёмные круги у глаз говорили о том, что она тоже не спала этой ночью.
– Доброе утро, друг мой, – услышал Никита обычный, резковатый голос жены. – Где это вас носило? Я уж не знала, что и думать! Уехали на час к Браницким долг вернуть – и до утра пропали!
– Прости… так уж вышло – времени не рассчитал.
– Чем же заняты были?
Врать Никита всегда умел плохо и сейчас молчал, как дурак, глядя в бледное, усталое лицо жены. На счастье, за спиной его раздалось шуршание, и из тарантаса на траву выпала Василиса – о которой он в очередной раз благополучно забыл. И на Никиту снизошло озарение:
