Советский Союз существовал в условиях «осажденной крепости». Основной вызов формулировался и витал в воздухе в виде: «Если завтра война». И действительно, внешнеполитическая обстановка заставляла бить в набат. Большая война с Западом могла начаться уже в конце 1920-х гг. Разрыв дипломатических отношений с Великобританией, казалось, выводил на логику военного конфликта. И если бы война началась до осуществления Советским Союзом индустриального рывка, последствия могли быть самые катастрофические. Отсутствовала должная индустриальная база, которая бы позволила создать соответствующие вызовам времени новые образцы вооружения. Не готова к войне была и государственная элита, мыслящая в парадигме борьбы революционной эпохи. Отсюда вытекала постановка задачи форсированного рывка к достижению принципиально нового качества обеспечения государственной безопасности. Достичь его было возможно в той ситуации только в режиме общенародной мобилизации.
С начала 1930-х гг. геополитическая напряженность еще более усиливается. Формируются два очага потенциальной агрессии против СССР. На Западе – германский, а на Востоке – японский. В обоих случаях задача отторжения значительных территорий у СССР присутствует даже в публичных декларациях. Даже Н. И. Бухарин, главный идеолог «сбалансированного» (т. е. не мобилизационного) курса развития, в связи с новыми геополитическими вызовами имел основания заявлять: «Гитлер… желает оттеснить нас в Сибирь… японские империалисты хотят оттеснить нас из Сибири, так что, вероятно, где-то на одной из домн «Магнитки» нужно поместить все 160-миллионное население нашего Союза». Вероятным противником в будущей войне считалась и Польша.
Грянувший мировой экономический кризис (Великая депрессия) предоставлял Советскому Союзу благоприятный шанс на решение задачи ликвидации отставания от Запада. Коллапс западной экономики еще более убеждал в правильности советской плановой модели хозяйствования.
Переход от парадигмы мировой революции к парадигме строительства социализма в одной стране предполагал соответствующую идеологическую инверсию. Необходимо было выработать новую модель идеологии, синтезирующую идею коммунизма с идеей русской державности. Идеологический выбор в то время не был однороден и однозначен. Предстоящие гигантские преобразования могли существенно видоизмениться в своих планах и программах в зависимости от выбора тех или иных идеологических решений. Это в победившей в итоге версии предполагало относительный разрыв с прежней русофобской и атеистической риторикой. Созданная И. В. Сталиным система была, с подачи Н. В. Устрялова, определена как национал-большевистская.
[139] Но путь мог быть и иным. Закончиться он мог также иным образом в последующей борьбе как внутри страны, так и в плане ее международного положения.
Сталинская партийная чистка 1937 г. – классический образец масштабной цезарианской трансформации. На первый взгляд, этот опыт неудачен. Сталинские репрессии стали одной из наиболее мрачных страниц российской истории. Но, прежде чем присоединиться к этому выводу, следует определить характер решаемых И. В. Сталиным в 1937 г. задач.
Обуздать анархию
Одна из главных задач нового красного имперстроительства было обуздать народную анархию. Сделать это представлялось достаточно сложно. Революция высвободила самые темные стороны человеческой психики. Осуществляемая под лозунгом социальности, она в плане доминанты этических ценностных установок была асоциальна. Мародерство началось с первых же дней Февральской революции. Массовые грабежи и погромы не прекращались в течение всей Гражданской войны. Отражением характера произошедшей социальной бойни может служить соотношение жертв среди военнослужащих (солдат и командиров белых и красной армий) и мирных жителей. 800 тыс. (из них 450 тыс. умерли от ран и эпидемий) против 10 млн.
[140] Такого рода диспропорции в потерях наводят на мысль, что война между красными и белыми де-факто шла не столько друг против друга, сколько против населения. Политические установки руководства и реальные эгоистические интересы мобилизованного красноармейца (белогвардейца) кардинально расходились.
В деревнях происходил стихийный «воровской» захват земель. Традиционная круговая порука оказалась надломлена практикой расхищения бывших хозяйских имений, где каждый из общинников стремился «ухватить лучший кусок»
[141]. Дабы не искушать соседей, резали на месте племенной помещичий скот. Комбеды стали своеобразной расплатой за своекорыстие.
На низовом уровне функционирования социума главным препятствием абсолютизации принципа свободы индивидуума выступали скрепы традиционной патриархальной семьи. На каждой из точек «смутных времен» в истории России фиксируются «походы» против семейных ценностей. Ликвидация «буржуазного института» семьи была одним из лозунгов революции. Эта задача, как известно, являлась одним из базовых программных положений Манифеста коммунистической партии
[142].
Отражением гедонистских настроений в обществе стал рост половой распущенности. Как «тяжелую нравственную лихорадку русской молодежи» охарактеризовал эти тенденции посетивший Россию в 1920 г. Г. Уэллс
[143]. Особенно стремительной в этом плане оказалась «эмансипация» российских женщин
[144]. Данные социологических обследований учащихся Москвы и Ленинграда фиксируют стремительное снижение срока вступления в половую жизнь женского городского населения в период революции. Удельный вес женщин столичных городов, имевших половые отношения до достижения 18-ти летнего возраста, составил в 1923 г. 62,6 %, тогда как до революции он составлял всего 2,5 %.
[145]. Только в 1930-е гг. посредством пропаганды морального ригоризма ранняя сексуализация советской молодежи была остановлена.
Тема половой свободы была одной из центральных в идеологии пролеткульта. Широкое хождение в период Гражданской войны получил текст изданного в 1918 г. «Декрета об отмене частного владения женщинами». Идут споры о его подлинности. Но фактом является то, что, восприняв документ как подлинный, в ряде мест (преимущественно комбедах) идея «национализации женщин» получила практическое воплощение. Разлагающее воздействие т. н. «свободной любви» в России стало в 1919 г. даже предметом обсуждения на заседании специальной сенатской комиссии в США
[146].
