— Вервольфы живут бок о бок с людьми Тысячелетия, — зычно начал вожак свою речь. — С каждым столетием меняемся мы и наши законы. Но порой происходит нечто, что заставляет вернуться к истокам, к древним законам. В нашем случае поводом стал спор за свободную самку.
Я насторожилась. Спор предполагает как минимум двух участников. Что Андрей претендует, понятно, а кто второй? И есть ли он?
Любопытство мое осталось неудовлетворенным — имен Горобинский не назвал.
Ловко обошел скользкий момент. Я могла бы поднять этот вопрос, да вот толку от него? Вся эта речь — показуха, видимость, что придерживаются своих законов. Как скажет вожак, так и будет. Ну что ж, если выдадут замуж против моей воли, в истории оборотней я стану первой новобрачной, которая искусает супруга.
— По нашим обычаям выбирает женщина. По если претендентов много и она не может определиться, за нее сражаются.
Захотелось захихикать. Да на здоровье! Пускай дерутся, плакать, если поубивают друг друга, не буду.
— Но если самка из чужаков, — голос вожака посуровел, — и крутит хвостом, нарочно сталкивая сильных самцов стаи лбами, она не заслуживает священного поединка.
Ого, приплыли… Неожиданно.
— Я никого не…
— Заткнись! — прошипел вмиг оказавшийся рядом Андрей и сжал мою руку.
Кости затрещали, ломаясь. От боли потемнело в глазах.
— Такую самку имеет право попробовать каждый свободный самец стаи, чтобы решить, стоит ли за нее проливать кровь своих братьев. Это древний закон, и он справедлив.
Слова старшего Горобинского подернулись туманом и взбудораженным воем. Сильная и смелая на словах волчица, я почувствовала, как уходит земля из-под ног.
Андрей подхватил меня на руки и понес с поляны прочь. Понес мимо своих соплеменников, словно победитель — трофей.
В полузабытье увидела бледное лицо кусающей губы Алины и хмурого Соболева, скалой стоящего за ее плечом. Здоровяк начал что-то говорить, но девушка треснула ему локтем под дых.
Почти у самой полосы орешника пригрезился родственник.
— Макс, спаси…
Двоюродный брат мне привиделся, ведь только в кошмаре на шепот о помощи он мог испуганно отшатнуться. И это стало последним, что я запомнила.
Очнулась под холодными струями душа.
— Что же ты слабенькая такая? — бормотал Андрей, стаскивая с меня намокшее платье. — Даже неинтересно.
— Посмотрела бы я на тебя, когда объявили бы о милой традиции коллективно насиловать упирающихся женихов.
Горобинский, даром что волк, громко заржал:
— Мне бы такая традиция понравилась.
Идиот… Ну что тут еще сказать?
— Оставь в покое мой лифчик и проваливай из душа, — потребовала я сердито, ударив по его наглой лапище, стаскивающей бретельку с моего плеча.
Поднявшись на ноги, попыталась выпихнуть наглеца прочь.
— Ты — моя невеста, я имею полное право тут находиться.
Он так удобно стоял, широко расставив ноги на скользких плитах, что грех было не воспользоваться случаем.
— Имей свое право в другом месте!
Колено само рвануло вверх. Андрей крякнул. Толчок ладонью в голову — и он вывалился из раскрытой кабинки.
Закрыв матовую дверцу, обессиленно привалилась спиной к кафельной стене. Тело била крупная дрожь. И в то же время было жарко. Рука не болела, хоть я точно слышала, как что-то сломалось в кисти.
В полубреду я не задумывалась, что говорила и делала. И когда Андрей попытался вернуться, послала его подальше, сопроводив напутствие самыми постыдными ругательствами, которые знала, но до сегодняшнего дня никогда не использовала.
Несколько секунд постояв в проеме душевой кабинки, он ушел. Жаль, не туда, куда посылала.
Сменив ледяную воду на теплую, простояла под жестко бьющими по голове и сгорбленной спине струями целую вечность. Говорят, вода уносит боль, смывает печали и негативные эмоции. Врут — мне легче не стало.
Покинув кабинку, у запотевшего зеркала нашла два больших полотенца и длинный халат с пушистыми розовыми шлепанцами. Какой заботливый будущий муженек…
У выхода из ванной комнаты меня поджидал мрачный Андрей. Молча ухватив за локоть, повел обратно в темницу.
Идти было недалеко, и все же, надеясь успеть, я затараторила:
— Андрей, пожалуйста, не поступай со мной так! Зачем тебе связывать свою жизнь с нелюбимой? Я ведь не нужна тебе!
— Помолчи! — оборвал он мою попытку достучаться до его разума и души. — Я или кто-то другой — не важно, главное, чтобы ты осталась в стае!
Шлепанцы на размер больше, чем требовалось, спадали с моих ног — так быстро Андрей тащил меня за собой.
В комнате с клеткой ожидал сюрприз — перед диваном стоял накрытый льняной скатертью стол. Щедро заставленный блюдами с мясом, овощами и фруктами, с тканевыми белоснежными салфетками, он выглядел нереальным. Да и старший Горобинский, чинно восседавший во главе стола, показался галлюцинацией.
— Что-то вы задержались, дети. Неужто делали мне внука?
Я поперхнулась воздухом от возмущения, Андрей помрачнел еще больше.
— Нет? Жаль, — зло взглянув на сына, тяжко вздохнул вожак. — Не хочешь вливаться в нашу семью по-хорошему, Мария?
Я промолчала. Он себя вообще слышит? Бред, какой же бред! Ситуации ненормальнее не придумаешь.
— Меня обратили насильно, держали в клетке, преследовали, похищали. И теперь я еще должна выйти замуж и рожать вам внуков?! Я похожа на сумасшедшую?
Встав из-за стола, Захарий приблизился вплотную и погладил меня по щеке, как кошку:
— Клянусь тебе, девочка, ты не уйдешь с турбазы свободной.
— Значит, меня вынесут вперед ногами, — пробормотала я обреченно.
Вожак осуждающе покачал головой:
— Думать о смерти в столь юном возрасте глупо. Нужно бороться за жизнь, выгрызать у судьбы счастье зубами.
— Что вы сейчас и делаете, мучая меня? — спросила я с горечью. — Вот только я — сомнительное счастье, клянусь вам. Мои способности случайны и недолговечны. На вас-то я не могу повлиять, так какой из меня ментальщик?
Захарий не ответил. Ушел, жестом позвав за собой сына.
Могу собой гордиться — я испортила всегда готовым пожрать оборотням аппетит.
Опустившись на диван, подобрала под себя ноги. В чужом халате, фактически голая, раздавленная заявлением вожака, что меня ни за что не отпустят, ощущала себя актрисой абсурдного фильма, в котором, как ни стараются герои исправить ситуацию, делают только хуже.
Оставшись одна, ощутила удушье. Воздуха не хватало, и я задыхалась. Паника захлестывала. Наступило четкое осознание всей серьезности ситуации.
