— Джинсы? Мама купила на китайском рынке, — честно признался я.
— На каком?
— На кит… — Я понял, что проговорился.
Этот Лютиков расколол меня, как спелый орех.
— Значит, вспомнил всё-таки. — Сержант Лютиков опять улыбнулся.
Мне не понравилась эта его узенькая улыбочка.
— А что твоя мама делала в Китае?
Что ж, теперь надо как-то выкручиваться.
Что-то такое правдоподобнее правды сочинять.
— Она там живёт, — сказал я.
— Твоя мама живёт в Китае?
— Ну да. Она у меня китаянка. Наполовину. А я на одну треть. Вглядитесь в разрез моих глаз, видите?
Тут я не соврал, немного только преувеличил. У нас и правда предки с Востока, по материнской линии. Из Хабаровска.
— А отец — русский, — на всякий случай добавил я.
— Партийный?
— Да. Он у меня в партии зелёных какое-то время состоял. Вегетарианствовал.
— Зелёных? — Лютиков насторожился. — Так-так-так… — Он вынул из ящика чистый лист и что-то на нём записал.
— И ничего не «так-так-так». Он за уссурийских тигров борется. Папа — благородный человек.
— А с кем борется? Он тебе не рассказывал?
— А как же? Между нами с папой нет секретов. Правда, он коллекцию противогазов от меня где-то в доме прячет, никак не найду.
— А оружие не прячет? Холодное, горячее, нет?
— Нет, — ответил я.
К чему это он клонит?
Я понял по его лицу, что он клонит. И по интонации.
Он снял трубку и набрал короткий номер:
— Доброе утро, Леонид Ильич. Так точно. Тут у меня мальчик… очень подозрительный, из Китая… Нет, говорит без акцента… Лампочки выкручивал…
Я стал глядеть в окно. Там висел плакат на заборе:
«МАШИНОСТРОИТЕЛЬ! СОБЛЮДАЙ БЕЗОПАСНОСТЬ ТРУДА».
И стихи были написаны, хорошие такие.
А под ними — рабочий в каске с красивым и мужественным лицом.
Лютиков ещё долго разговаривал по телефону с этим Леонидом Ильичом, сочинял про меня всякие глупости. Но я его не слушал — краем глаза только. То есть уха. Что-то там про советско-китайский конфликт шестьдесят девятого года, Даманский остров и провокаторов. А я в это время думал про то, что, кажется, влип. И что теперь, кажется, меня посадят в тюрьму. Возможно, даже на всю жизнь, если верить Тишке. Потому что китайские штаны, как я понял, гораздо хуже турецкого робота. Особенно на фоне международного политического конфликта недавнего прошлого.
И вот меня посадят в тюрьму, и я буду в ней сидеть какое-то время. А потом, в один прекрасный день, я слеплю из хлебного мякиша пистолет и убегу, взяв заложника. Возможно, им даже будет сам сержант Лютиков.
Или лучше так: я подкуплю хуба-бубой охрану и передам с ней на волю записку, то есть маляву. Для Алки, которая меня будет ждать. И Алка угонит вертолёт — она может, она бедовая. С аэродрома. И прилетит за мной. Алка посадит его прямо на спортплощадку, пока я буду тренировать под открытым небом мускулы. И мы улетим в Сингапур. Или лучше на Аляску, к северным оленям. У них рога такие, бархатные.
— Слушаюсь, Леонид Ильич. До выяснения обстоятельств под вашу личную ответственность… — Сержант Лютиков больше не улыбался, а наоборот. Он прямо весь побелел, бедный, как простыня.
— Значит, Косточкин, говоришь? — спросил Лютиков, кладя трубку.
А я что, уже такое говорил? И когда только успел?
Со мной так бывает: я иногда замечтаюсь и наговорю всякого. Я как находка для шпиона какая-то. Выходит, он уже всё разнюхал, а я и не заметил.
— А ты юморист, Косточкин!
— Я? Нет. Я, наоборот, стихи сочиняю. Хотите прочту?
И, не дожидаясь ответа, я прочёл:
— Слушай внимательно, Косточкин, и запоминай, — сказал мне на это Лютиков. — Я тебя сейчас отпущу по адресу, до выяснения обстоятельств. Но имей в виду, глаз я отныне с тебя не спущу. — У него аж скулы свело от злости.
Не Лютиков он прямо, а какой-то Лютый — даже смотреть неприятно. Хотя человека тоже можно понять. Он-то думал, крупную рыбу поймал, лазутчика или перебежчика. А тут я — Костя Косточкин, четырнадцати лет. Хотя и 1997 года рождения, что в нынешних обстоятельствах немаловажно.
— И участковому передам, чтобы взял тебя на карандаш.
— Вот это правильно, — согласился я. — Мальчик я неплохой, но, прямо скажем, непредсказуемый. Таких, как я, обязательно надо брать на карандаш. А то такие, как я, распояшутся и пойдут по кривой дорожке.
— Ты тут не выкаблучивайся, — обиделся Лютиков. — А то ведь я не посмотрю, что за тебя заступились самым возмутительным образом!
И тут он принялся рассказывать мне про моё будущее. Причём, по его словам, далеко не самое светлое. По всему выходило, через тридцать лет я окажусь среди уголовников и рецидивистов, грабителей и даже убийц.
Но вероятнее всего, я всё-таки стану диссидентом — предателем и врагом народа. И вот тогда…
Даже не хочу пересказывать, что будет со мной тогда, по версии сержанта Лютикова. Словом, он обрисовал моё будущее в очень мрачных красках. А я и не знал, что я такой непутёвый, оказывается. И что впечатление на людей произвожу не очень хорошее.
Я не стал его ни в чём переубеждать. Потому что сержанта Лютикова не переубедишь. Он из непоколебимых — я это понял по линии его подбородка.
Когда он закончил, я просто сказал:
— До свидания! Всех благ! — И ушёл.
Надо было срочно отыскать Алку.
Глава 16
Схватка с танатором
Алку я нашёл уже в пятом часу. Я обегал весь район — от Мединститута до Первомайского, прошёлся по дворам.
А обнаружил её в «Чебурашке» — моём бывшем детском саду.
Они там сидели на зелёной веранде, под навесом. Гоготали так, что из-за забора было слышно. А Алка — громче всех. Я по смеху её и вычислил.
Думал, они там со Светкой, с Тишкой, со Светофором и другими из нашего класса. Вернее, не из нашего, а из их. Поэтому смело перемахнул через забор.
