В общем, этот пухляк сидел обычно на корточках под огуречными листьями и что-то такое высматривал в зарослях. Ну а я индейскими шажочками подкрадывался со спины и тыкал указательными пальцами ему под мышки. Шутка не самая умная, но Тошиба до того уморительно подскакивал да ойкал, что настроение мое мгновенно повышалось.
— Ты же знаешь, как я не люблю такие шуточки, — он надувался и чуть не плакал.
— Дубина, я тебе нервы тренирую.
— Нужна мне такая тренировка…
— Не дуйся. Лучше послушай последние новости нашего ДВЗ.
Пока язык мой вертелся, выдавая важные и неважные новости, я глазел на приоткрывшего рот Тошибу и лишний раз отмечал про себя, какой он неловкий и неземной. То есть, разобраться по существу, мы все тут были с прибабахом и малость неземные, но и среди нас, белого воронья, обитали, оказывается вороны пегой расцветки. Смешно, но, пожалуй, я первый из обитателей Ковчега начал догадываться о феномене Тошибы. Он был громоотводом и пламегасителем в одном флаконе, он умел не просто выслушивать, а самым прямым образом выжимать и высасывать из человека тоску и гнев. Работал вроде заземления. И я к нему потянулся, невольно почуяв это доброе свойство. А уж позднее это просекли и наши мэтры — Скелетон с Тимуром, Гольян, Викасик и прочие. Дразниловка прекратилась, Тошиба обрел вес и стал своим. Сегодня мы поменялись ролями: уже я отсиживался в оранжереях, ребята же послали ко мне Тошибу, чтобы успокоить и причесать разгулявшиеся нервы.
— Народ боится, что Хобота из Ковчега вышибут.
— Это они тоже с форматирования скачали?
— Даже не знаю… Там ведь столько всего и про всех. Не представляю, как Скелетон с Тимуром решаются туда соваться.
— А что такого?
— Как что? Это же Сеть, гигабайты гигабайтов всевозможной чепухи — нужной и ненужной, миллионы тайн и секретов, миллиарды новостей… Мне кажется, это как голову на рельс положить. Или под молнию подставиться. Я считывать все это, конечно, не умею, но иногда тоже чувствую.
— Что ты чувствуешь?
— Да как воздух вокруг гудит. Прямо искрится от всех этих радиоволн, служебных и коммерческих частот, от импульсов со спутников, телефонов, чипов. А эти не боятся — шарят там, ищут что-то.
— Ты за них не переживай, — значит, приспособились как-то.
Тошиба покосился на мою забинтованную руку.
— Что с пальцами-то?
— Да-а… — я отмахнулся. — Уже почти и ничего. Срослось.
— Дуст сказал, ты яйцо наблюдательное рукой расколотил. Правда, что ли?
— Пусть не летает, где ни попадя.
— Круто! — Тошиба качнул головой. — Они ведь высоко летают. Кайман палкой хотел одну такую штукенцию подцепить — так не достал.
Я пожал плечами.
— Значит, снова получалось?
И опять я промолчал.
— Вообще-то они многих из наших замораживали, — тихо сказал Тошиба.
— Откуда ты знаешь?
— Рассказывали.
— Значит, не я один седобородый горец?
— Ну… Таких-то, конечно, нет. Судя по всему, тебя раз семь замораживали и чуть не до двенадцати лет, прикидываешь? Других — куда как меньше. Максимум лет на пять-шесть.
— Скелетона, небось?
— Угу. Там такая же, в общем, история. Он ведь любые чипы, точно прыщи, сковыривал. И на боль почти не реагировал. А у них как раз что-то похожее требовалось. Для космических программ и все такое. Вот и мудрили с ним, экспериментировали. — Тошиба помолчал. — Ну а у тебя все в сто раз круче — не просто болевой порог, а настоящий эффект левитации! Считай, сладкая мечта человечества! Без крыльев, без ничего — и в небо. Это перевесит любые жабры.
— Не знаю, я бы лучше жабры предпочел.
— Это еще почему?
— Как почему, нацепил — и в океан, к дельфинам да косаткам. Язык бы их выучил, комиссарил бы при вожаках, верхом на какой-нибудь рыбине рассекал бы. А в небе что?
— Там красиво!
— Дурень ты, Тошиба. Там пусто. Тучи, облака и сплошное одиночество.
— Ты уверен?
— А ты — нет?
— Я думаю, что и там кто-нибудь обитает. Ангелы, например.
Я зло рассмеялся, Тошиба посмотрел на меня с сочувствием.
— Не веришь в ангелов?
— А кто в них верит?
— Да я, например, — спокойно отозвался мой собеседник. — То есть даже не верю, а знаю.
— Что ты знаешь?
— Знаю, что они есть. И контролируют, опекают, вмешиваются, когда надо.
— Что-то не очень заметно их вмешательство.
— Ну… Они ведь не мировое устройство меняют, они помогают конкретным людям. Тем, кого любят, кого не могут оставить и бросить насовсем.
— Любят… Ты мне про любовь еще начни рассказывать.
— Тебе как раз и надо бы рассказывать. Ты-то точно знаешь, что любовь — не выдумка. И ангелы это лучше других знают.
Я только протяжно вздохнул. Все же странным был Тошиба парнем. Вроде умный, умный, но такие темы иной раз заворачивал…
— Знаешь, есть такая теория, — начал Тошиба, и я невольно скрипнул зубами. Вечно у него какие-нибудь теории. Якобы кто-то где-то сказал, написал или вывел… А я-то знал, что Тошиба сочиняет. Скорее всего, ничего и нигде не вычитывал, — все выдумал сам. Что называется, с чистого листа. Только ведь как к такому обычно другие относятся? Да никак. Вот и получается, что свои мысли — даже самые умные — проще выдавать за чужие теории. Чтобы весомее звучало, чтобы слушали да не перебивали. Я и сам иногда подобным макаром лапшу народу вешал. Потому и к россказням Тошибы относился терпимо.
— Короче, есть теория, — продолжал между тем этот сочинитель, — чем несчастнее человек в детстве, тем вероятнее, что в прошлой своей жизни он был хорошим и замечательным.
— Здрасьте, с чего бы это!
— Да потому что те, кто остались там без него, тоскуют и никак не могут забыть.
— Ну?
— Что ну, — он это, значит, чувствует. То есть он, может, и не помнит ничего и совсем другое вокруг себя видит, а ему все равно грустно. Потому что тот мир еще не оторван окончательно, он тянет в прошлое, понимаешь? Вроде пуповины.
— А этот, типа, не тянет?
— И этот тянет. И тут уж получается, кто кого.
— Тянитолкайство какое-то…
Мы замолчали. Надолго. Я думал о своем братике Антошке, о родителях, о друзьях, которые, скорее всего, больше меня не тянули. Очень уж много времени прошло-пролетело. Да и как скучать, если мозги сто раз почищены? А ведь это были мои родные люди. И все они теперь остались в том убежавшем мире — в мире, которого, по сути, уже не было. Как ни крути, лет тридцать уже прошло — практически два поколения, целая мини-эпоха. И мне теперь стукнуло даже не четырнадцать, а верный сороковник, если верить календарю. Или все-таки нет? Возраст ведь странная штука. Сплошная с ним путаница. Я почему-то не сомневался, что он уже при рождении у каждого свой собственный. Кто-то с первых минут щенок и младенец, а кто-то и старцем может сразу родиться. Думаю, и время смерти от этого зависит, кто, значит, и когда. Одни ведь время растягивают, другие убивают, — и опять получается, что биологически и событийно все проживают разный срок. Ну просто до жути разный.
