Хотя, конечно… Приятно, что говорить. После, пардон, интима ее трясло, как в лихорадке… Горела вся – температура подскакивала. И хороша была в этом огне, хороша. Слова такие знала! Уж сколько у него было баб, прости господи! А такая – одна.
Ну одна и одна. Больше бы он не выдержал, давление начало скакать. Испугался. Все реже и реже. А она – ребенка! Хотя бы – ребенка!
Обманывала – и не один раз. Он тогда резко да жестко:
– Только попробуй! Только посмей! Не увидишь ни разу – ни меня, ни денег!
Пугалась. Бежала к врачу. А потом – опять.
Устал он. Вымотала, выпила. До дна. Он тогда даже в санаторий нервный уехал – ванны, грязи, душ Шарко.
Приехал как новенький. Не знал, что она тогда тоже – в нервном. Даже – в психиатрическом. После попытки…
Вытянули, слава богу! Плохого он ей не желал. Пусть будет здорова и счастлива. Но – без него! Извольте! С него – достаточно, выше крыши с него.
А насчет честности – да, врал. Женился через три года. На молодой. И жену – болезненную и верную спутницу жизни – оставил, и деток. Перешагнул, стало быть.
Просто девка попалась хорошая. Крепкая девка, здоровая и веселая. Тело такое… А борщи какие! Вареники с вишней! Простая девица, из Кременчуга. Да и хорошо! Устал он от сложных!
Эта в петлю не полезет, на кафедру его стучать не пойдет, как женушка бывшая.
Всем довольна, всему радуется. Чудо, а не девка! Радость одна! Повезло на старости лет, что говорить.
Потом, правда, хуже стало – кооператив построил однокомнатный, на большее денег не было. А она, жена молодая, рожать надумала. Ни уговоры, ни угрозы – ничего не сработало. Уперлась, как бык – не сдвинешь. Какая семья без дитя? Эта – не та, послушная. Родила. Мальчик. Хорошенький, шустренький. Даже слишком. Ну, как говорится – Бог дал, и радуйтесь! Радовался, конечно, радовался.
Но тяжело, тяжело – квартирка крошечная, для утех квартирка, а не для продолжения рода. Он ведь привык к кабинету. И чтоб никто не трогал – только по стуку.
А тут! В общем, одни хлопоты на старости лет. Нет, и положительные эмоции, конечно…
Да и куда теперь денешься? Не домой же обратно проситься! Да ладно, все не так плохо. Жена молодая все взяла на себя. Так и сказала: «Сиди тихо, не рыпайся».
Списала, значит, со счетов. Ну и отличненько! Он и не рыпался. Потому что умный. Понял, что так – удобно. А удобства он очень любил! Сибарит, барин.
Даже здесь, в однокомнатной, удобства себе обеспечил, как мог. Кухню обустроил: диван, тумбочка, книги. Не кабинет, конечно, но вход после девяти туда всем строго воспрещен, и жене и ребенку. Выторговал.
Про ту, что в температуре горела, не вспоминал. Почти. Только когда молодая жена кричала про помойное ведро и про то, что денег мало.
Впрочем, им всегда денег мало. Всегда и всем. Хотя, нет – не всегда. И не всем.
Вот тогда он свою «температурную» и вспоминал.
* * *
Про того никто не забывал – ни он, ни она. Кому было тяжелее? Ему, наверное. Думал: «Вот сволочь! Девочку мою исковеркал, изуродовал. Ни во что верить не хочет – считает, что справедливости в мире нет. Кончилась справедливость вместе с ее историей. Болеет вот все время, глаза сухие и пустые. Мерзнет». Он надеялся – вот отогрею, приспособлю к жизни, покажу радости, вон их сколько! А она не хотела – ну ни в какую. Как отжила уже. Встряхивал, тряс за плечи – никак. Отстань и дай покой. А какой это покой? Да разве это – покой? Не покой, а угасание какое-то. Нет в человеке жизни.
Ему иногда казалось, что с покойником рядом так холодно. А того гада он ненавидел и смерти ему желал. Чтобы по справедливости: одну душу загубил – вот теперь и сдохни!
Увидел его однажды в рыбном на Сретенке. Носом в витрину уткнулся, глазки прищурил, очочки запотевшие с мороза снял, протирает свежим платочком. С продавщицей сюси-пуси, прихихикивает. Рыбки просит. Не просит – канючит.
Лицо гладкое, холеное. Бородка клинышком, на голове шляпа-пирожок.
Дубленка импортная, портфель. Перчатки кожаные с узких рук снимает, опять хихикает:
– Барышня, милая!
Барышня – дура эта деревенская с халой на голове – туда же. Из-под прилавка сверток достает, оглядывается, краснеет. А отказать не может!
Почему ему отказать не могут? Что, не видят: позер, балабол, насмешник.
Другое видят: статный, импозантный, одет не просто хорошо, а очень хорошо. Сразу видно – человек интеллигентный, образованный. Профессор или дипломат.
И лицо приятное – нос, рот, брови. Только вот глаза холодные, как у щуки. Пустые. Цепкие. Опасные глаза.
А они, дуры, этого не видят!
И вправду – дуры! Как не увидеть! Когда все очевидно!
Схватил резво, сверток в порфельчик припрятал, улыбочка, комплиментик – и пошел. Вскинул голову, задрал подбородок. И вперед! К новым радостям и удовольствиям, к новым победам.
А у него – свои победы и свои радости! Аллочке, жене любимой, духи хорошие достал – повезло просто. Два часа в очереди. Тортик вот свеженький несу, судака мороженого. Везде – удача.
А дома – главная удача! Главная победа и радость – жена.
«Живи, тварь! Все равно – все воздастся. За ее муки, за ее страдания.
И за мои, кстати, тоже».
* * *
У нее – по-другому. Ничего плохого – ничего хорошего. Про плохое – не хотелось, запретила. Иначе совсем чокнешься. Опять потянет, не дай бог, на незнамо чего. А про хорошее…
А что про хорошее? Думала: «Как повезло, Господи! У всех – мужичье, вахлаки. Даже если с виду приличные. А у меня… Как все чувствовал, как без слов понимал! Достаточно только взгляда – одного, мимолетного.
Как музыку слушал! Боль на лице, терзания. Книги – так раскладывал – мне бы и в голову не пришло о таком подумать! А живопись как знал, как чувствовал! И про композицию, и про колор.
Слушать бы его часами и удивляться! Его восприятию и мироощущению и своему несовершенству». Так она и прожила все эти долгие семь лет – с ощущением своего абсолютного несоответствия и несовершенства.
Однажды, правда, увидела его жену – мимоходом, как-то сбоку. Разглядела плохо, но все же увидела – тетка вполне себе обычная, рядовая такая, из толпы. Довольно увесистая, крупнолицая, лицо блеклое, незначительное. В берете дурацком из синего мохера, в скучном пальто с серой норкой.
Удивилась: и это его жена? А она-то представляла… Ну уж со следами былой красоты – наверняка. А тут и этим не пахнет. И вот ее он не бросает, жалеет, боится потерять! Дорожит ею, помнит все ее заслуги!
Впрочем, это говорит только о его благородстве!
Знала бы она о его «благородстве» потом, позже. Когда он таки ушел из семьи. Ушел плохо, грязно. Пытался все поделить, оскорблял и обвинял во всем жену.
