Мы подумали, что если правый мозг хорошо воспринимает сложные конфигурации, причем автоматически, то, вероятно, это проявляется в способностях гроссмейстеров. Шахматисты нередко становились объектами исследований специалистов по когнитивистике, начиная с экспериментов 1940-х годов Адриана де Гроота, психолога, который сам был шахматистом. И вот в нашу лабораторию пришел международный гроссмейстер и дважды чемпион США по шахматам Патрик Вулфф, в возрасте двадцати лет победивший чемпиона мира Гарри Каспарова за двадцать пять ходов. Мы дали ему посмотреть на изображение шахматной доски с фигурами, расположение которых имело смысл с точки зрения игры, в течение пяти секунд, а затем попросили воссоздать увиденное. Он быстро и точно сделал это, правильно разместив двадцать пять фигур из двадцати семи. Если бы вам или мне пришлось выполнять такое задание, мы верно расставили бы всего около пяти фигур, даже если бы хорошо играли в шахматы. Тем не менее оставался один вопрос. Объяснялся ли блестящий результат Вулффа только лишь его прекрасной зрительной памятью? Если да, то должно быть неважно, имеет ли расположение фигур смысл с точки зрения шахмат или нет. Мы снова показали ему ту же шахматную доску с тем же количеством фигур, положение которых на этот раз не имело смысла с точки зрения игры. Он правильно расставил всего несколько фигур, прямо как человек, не играющий в шахматы. Получается, изначальная точность гроссмейстера была обусловлена тем, что его правое полушарие автоматически соотносило расположение фигур с другими конфигурациями, которые выучило за годы игры.
Таким образом, мы, как нейробиологи, поняли, что правополушарный механизм восприятия конфигураций у Вулффа запрограммирован, работает автоматически и обеспечивает продемонстрированную способность, но сам гроссмейстер этого не знал. Когда его спросили, в чем секрет, интерпретатор его левого полушария изо всех сил пытался дать объяснение. “Вы запоминаете это, пытаясь как бы... быстро понять, что там происходит, и, конечно, схватываете все, правильно? В смысле, очевидно — эти пешки, просто... Я имею в виду, вы схватываете все, как обычно, как... То есть кто-то может подумать, будто это что-то вроде структуры, но на самом деле это нечто большее, все эти пешки...”
Интерпретатор хорош лишь в той мере, в какой хороша доступная ему информация. Он получает результаты обработки информации от огромного количества модулей. Он не получает информации о том, что существует множество модулей. Он не получает данных о том, как они работают. Он не знает, что в правом полушарии есть система распознавания конфигураций. Интерпретатор — это модуль, который объясняет события исходя из получаемых сведений. Так что информация, которая поступила к интерпретатору Патрика Вулффа, заключалась в том, что тот быстро воспроизводит расположение фигур на шахматной доске, лишь бегло взглянув на нее, и обладает глубокими познаниями в области шахмат. Это интерпретатор гроссмейстера и использовал, чтобы объяснить его умения.
Обманывая интерпретатора
Этот принцип — что интерпретатор хорош ровно настолько, как получаемые им данные, — крайне важен для объяснения многих кажущихся непонятными реакций как здоровых людей, так и неврологических пациентов. В самом деле, если вы “скормите” интерпретатору неверную информацию, то сможете обмануть его. Он выдаст другую историю, не ту, которую создал бы в ином случае. Так что, возможно, для нашего процесса интерпретации реальность виртуальна. Она зависит от сенсорных сигналов, поступающих здесь и сейчас.
Например, если вы (с вашим нормально функционирующим мозгом) попадете в лабораторию виртуальной реальности, то заметите, что это большая комната с плоским бетонным полом. Такова ваша реальность на данный момент. Затем вы надеваете специальные очки, и теперь то, что вы видите, контролируется человеком, сидящим за компьютером в углу комнаты, который счастлив разыграть вас. Вы начинаете идти, и вдруг, откуда ни возьмись, перед вами разверзается глубокая пропасть. Кошмар! Вы получаете заряд адреналина, сердце начинает биться сильнее, и вы отскакиваете назад. И слышите смех. Но в этот момент появляется узкая доска, перекинутая через пропасть, и вам предлагают пройти по ней. Если вы похожи на меня, то категорически откажетесь: “Ни за что!” Если же вы любитель острых ощущений, то попробуете это сделать: вытянете руки в стороны для равновесия и будете продвигаться вперед черепашьим шагом, с колотящимся сердцем и напряженными мышцами. Разумеется, смех в лаборатории становится громче, ведь вы идете по плоскому бетонному полу. Даже несмотря на то, что вы сами это знаете, ваш здравый смысл захвачен ощущениями текущего момента. На вашу интерпретацию мира оказывают непосредственное влияние зрительные стимулы, которые пересилили то, что знает ваш сознательный мозг.
К интерпретатору поступают данные от областей, которые контролируют зрительную и соматосенсорную системы, эмоции и когнитивные репрезентации. Как мы только что убедились, интерпретатор хорош лишь настолько, насколько хороша получаемая им информация. Повреждение или нарушение функции любой из этих систем приводит к ряду необычных неврологических заболеваний, которые вызывают формирование неполных или неверных представлений о себе, других людях, предметах и окружающей среде и проявляются в странном поведении. Однако оно уже таким не кажется, если вы понимаете: необычные поступки — результат того, что интерпретатор получает неверную информацию или вообще не получает никакой. В предыдущей главе мы обсуждали, что происходит, когда поражена область, контролирующая часть зрительной системы. Если же повреждена зона, следящая за соматосенсорной системой, может проявиться такой синдром, как анозогнозия. Человек с этим синдромом будет отрицать тот факт, что его левая парализованная рука принадлежит ему. Вилейанур Рамачандран приводит следующий разговор с такой пациенткой:
Пациентка (указывая на свою собственную левую руку). Доктор, чья это рука?
Доктор. А вы как думаете?
Пациентка. Уж точно не ваша!
Доктор. Тогда чья же?
Пациентка. И не моя.
Доктор. Чья же это, по-вашему, рука?
Пациентка. Это рука моего сына, доктор19.
Теменная доля коры непрерывно ищет информацию о положении рук в трехмерном пространстве, а также вообще следит за их жизнью. Если повреждаются сенсорные нервы на периферии нервной системы, поток информации в мозг прерывается. Система контроля не получает сведений о том, где находится рука, что в ее ладони, болит ли она, жарко ей или холодно, может ли она двигаться или нет. И тогда эта система поднимает крик: “Ко мне не поступают данные! Где левая рука?” Но если поражена сама теменная доля, то отслеживание не производится и не поднимается сигнал тревоги, поскольку жалобщик вышел из строя. У пациента с поражением теменной доли справа повреждена область, соответствующая левой половине тела, как если бы та потеряла свое представительство в мозге и не оставила следов. Поэтому никакая зона мозга не докладывает интерпретатору о левой половине тела и о том, работает она или нет. Для такого пациента левая половина тела прекращает свое существование. Когда невропатолог подносит левую руку пациентки к ее лицу, никакая соматосенсорная информация не достигает ее интерпретатора, так что пациентка резонно реагирует: “Это не моя рука”. Интерпретатор, который остался неповрежденным и продолжает работать, не получает отчетов от теменной доли о левой руке, которая, следовательно, не может принадлежать пациентке. С этой точки зрения заявления пациентки выглядят более вразумительными.
