Слова расходятся с делом
Слова человека о том, какой вид наказания он поддерживает, и его реальное поведение зачастую расходятся, и люди даже не могут логично объяснить почему. Мы с подобным уже сталкивались, разве нет? Интерпретатор снова за работой, пытается трактовать интуитивные суждения. Этим заинтересовались психологи Кевин Карлсмит и Джон Дарли. Людям предлагалось отнести себя к одной из двух категорий — к сторонникам наказания как кары или к приверженцам принципа сдерживания. Все отвечали по-разному и примыкали к одной из двух групп либо к третьей, смешанной. Тем не менее эти индивидуальные предпочтения очень слабо отражались на поведении, связанном с применением наказания, — оно оказывалось преимущественно карательным. Исследователи обнаружили, что, когда испытуемым дают задание назначить наказание гипотетическому преступнику, 97% людей пытаются получить информацию, имеющую значение для карательного подхода, а не утилитарного (ограничение право- или дееспособности и сдерживание устрашением)40. Для них очень важна степень тяжести содеянного, а вероятность того, что обвиняемый может снова нарушить закон, в расчет не принимается. Они наказывают за причиненный вред, а не за тот, который может быть причинен в будущем (удержание устрашением). Когда их просили наказывать только с утилитаристской точки зрения, игнорируя аспект возмездия (им аккуратно объяснили смысл соответствующих понятий), они все равно не могли этого сделать. Люди по-прежнему ориентировались на тяжесть преступления, когда выносили свои суждения41. Когда их заставляли придерживаться утилитарного подхода, они чувствовали меньшую уверенность в своих решениях. Однако, если их просили распределить ресурсы на поимку преступников и на предупреждение преступности, они сильно поддерживали утилитарный подход, выступая за предотвращение преступлений. Таким образом, хотя люди ратуют за утилитаристскую теорию снижения уровня преступности, они не хотят допускать несправедливых наказаний. Они хотят, чтобы человек получил то, чего заслуживает, но лишь после того, как он это заслужил. Они хотят быть справедливыми. “...Люди хотят, чтобы наказание лишало возможности совершать преступления и сдерживало от этого устрашением, но их чувство справедливости требует, чтобы приговоры были соразмерны моральной серьезности преступления”42. (Даже Католическая церковь проводит различие: более незначительные, простительные грехи наказываются временным пребыванием в чистилище, тогда как смертные грехи отправляют человека напрямую в ад.) Это воззвание к справедливости соответствует наблюдению, что после чтения текстов о детерминизме люди назначают более мягкие гипотетические наказания: если преступники не несут ответственности за свои действия, значит, они не заслужили суровой кары.
Итак, то, как люди аргументируют предлагаемые ими наказания, не соотносится с тем, что они делают в действительности. В теории они одобряют утилитаристские меры, а на практике требуют карательных43. Карлсмит и Дарли указывают, что это делает законодательство неустойчивым. Например, 72% избирателей Калифорнии проголосовало за так называемый закон трех преступлений (three strikes law), согласно которому человек, признанный виновным в третьем по счету серьезном преступлении, приговаривается к пожизненному заключению. Этот закон воплощает собой утилитарный подход. Несколько лет спустя, когда люди осознали, что в реальности это может означать “несправедливый” приговор к пожизненному тюремному заключению за кражу куска пиццы, число поддерживающих этот закон снизилось до менее 50%. Из-за такого чрезвычайно интуитивного позыва к воздаянию по заслугам Карлсмит и Дарли сомневаются, что при обсуждении идеи восстановительного правосудия, крайне привлекательной, граждане будут готовы допустить чисто восстановительное исправление преступника, без наказания. В ситуации, когда люди могли распределить дела по разным судебным системам: исключительно восстановительной, чисто карательной или смешанной, — 80% опрошенных пожелали отправить мелкие преступления в восстановительные суды. Однако в случае тяжких преступлений лишь 10% предпочли эти суды, тогда как 65% остановили свой выбор на судах смешанного типа и 25% — на карательных. По-видимому, у всех нас одинаковая нравственная реакция на наказание. Как мы видели в прошлой главе, где речь шла о разных системах морали, единственное, чем мы отличаемся друг от друга, — не поведение, а наши теории, объясняющие, почему мы реагируем именно так.
Если судья придерживается убеждения, что люди несут личную ответственность за свое поведение, тогда оправданны карательное и восстановительное правосудие. Если судья верит, что эффективно удерживание от совершения преступлений устрашением, или что наказание может превратить плохое поведение в хорошее, или что некоторые люди неисправимы, тогда целесообразен утилитарный подход к наказанию. Если же судья стоит на позициях детерминизма, ему нужно принять следующее решение. В центре его внимания могут быть: (1) индивидуальные права преступника, а поскольку тот не контролирует свое детерминированное поведение, его не следует наказывать, однако, наверное, следует лечить (но не против его воли?), если это возможно, либо (2) права жертвы на возмещение ущерба и любые детерминированные чувства, которые могут взывать в ней к возмездию, либо (3) благо общества (может, вины преступников и нет, но они не должны разгуливать по улицам).
Ничто не ново под солнцем
Солнце, скользя над Афинами, без сомнения, зевает и закатывает глаза: “Неужели они еще не разобрались в этом? Я слышу все тот же спор век за веком...” Аристотель считал, что правосудие, основанное на справедливом обращении с людьми, создает справедливое общество. Платон же, мысливший масштабно, утверждал, что справедливость по отношению к обществу имеет преимущественное значение, а решения по индивидуальным случаям должны выноситься такими, чтобы служить главной цели. Это возвращает нас к варианту дихотомии, обнаруженному в мышлении представителей западной и восточноазиатской культур: на чем нам следует сосредоточить свое внимание — на отдельном человеке или на обществе?
Эти два типа мышления, в свою очередь, отсылают нас к проблеме вагонетки — эмоциональной ситуации или более абстрактной. Встретиться лицом к лицу с конкретным преступником в зале суда и принимать решение, наказывать ли его, — это эмоциональная задача, которая вызывает интуитивную эмоциональную реакцию: “Накажите его по всей строгости закона!” или “Бедняга, он не нарочно это сделал, давайте не будем судить его строго”. В недавнем исследовании, где применялась функциональная магнитно-резонансная томография44, испытуемые во время сканирования мозга оценивали степень ответственности гипотетических преступников и назначали им наказание. При вынесении решения о наказании активизировались зоны мозга, связанные с эмоциями: чем выше была их активность, тем суровее было наказание (как с воздаянием — чем больше нравственное негодование, тем серьезнее наказание). Область правой дорсолатеральной префронтальной коры, которая задействуется, когда в игре в ультиматум один участник принимает решение наказать другого за несправедливое, по его мнению, предложение, соответствует ровно той зоне, которая работает, и когда человек принимает правовые решения как беспристрастная третья сторона. Исследователи полагают, что “наша современная судебная система, возможно, сформировалась на основании предсуществовавших когнитивных механизмов, которые поддерживают правила поведения, связанные со справедливостью в парных взаимодействиях”. Если действительно существует эволюционная связь со взаимоотношениями людей в социально значимых ситуациях (например, партнеров), тогда логично, почему, сталкиваясь с человеком лицом к лицу, мы принимаем скорее справедливые решения, нежели те, которые влекут благоприятные последствия для общества (консеквенциализм).
