Все складывалось как нельзя лучше. Фальконе поселили в доме одного обрусевшего французского купца. Сразу же началось строительство мастерской. По письменному ходатайству императрицы Академия художеств в Санкт-Петербурге на своем чрезвычайном собрании приняла Фальконе и Дидро своими почетными членами, а 18-летняя Мария Колло была удостоена за свои работы звания академика. Колло получала много заказов. Конечно, она мечтала о портрете самой императрицы, но на первых порах Бецкой заказал ей бюст своей побочной дочери Анастасии Соколовой. Григорий Орлов заказал Колло свой барельеф.
Фальконе вначале трудился над малой моделью памятника. Спустя полгода он вплотную приступил к основной модели в натуральную величину. Фигура коня волновала его больше всего. Он решил делать ее по живой модели. Фальконе тщательно подбирал натуру для изваяния коня. Из всех лошадей он выбрал русскую породу, выведенную в конюшнях графа Алексея Орлова. Из пяти братьев Орловых Алексей больше всех увлекался лошадьми. Лошади были его страстью. Конный завод графа Орлова был одним из самых крупных в Европе. Он свел Фальконе с военным кавалеристом генералом Мелиссино, брат которого после Ивана Шувалова стал куратором Московского университета. Предки братьев Мелиссино были выходцами из Венеции и приехали в Россию при Петре I. Множество раз генерал Мелиссино демонстрировал скачку верхом на орловском рысаке, беря на полном скаку земляную насыпь.
Вскоре после приезда Фальконе доставили письмо. «Его высокородию господину Фальконету», – было написано на конверте. «Ха, – усмехнулся Фальконе, – это как раз по мне, родившемуся на чердаке!» Распечатав конверт, он пробежал глазами первые строчки письма. «Угадайте, кто Вам пишет… – писала неизвестная корреспондентка. – Если догадаетесь и будете отвечать, то не стесняйтесь никакими формальностями, не удлиняйте строк эпитетами, – Вы их видели в письмах господина Д’Аламбера. Меня очень занимает Ваша работа. Одним глазом я смотрю за делами, другим я отсюда всматриваюсь в того умного зверя, который занимает середину Вашей мастерской, и ужасно боюсь, чтобы Вы не дали ему слишком много мозгу…» Первое письмо императрицы было коротким. Фальконе тут же уселся за ответ. «Дидро уверял, что мой конь мне не удастся. Моя лошадь не более как животное, но из всех, ей подобных, ей надлежит быть самой умной», – писал он.
С тех пор у Фальконе с Екатериной II завязалась оживленная переписка, которая не могла не стать предметом ревности ее приближенных. Конь Петра Великого стал первым яблоком раздора между Фальконе и генералом Бецким. Бецкой был уязвлен тем, что Фальконе решает все вопросы с императрицей сам, а не через него, всесильного министра. Так или иначе, но Бецкой стал вмешиваться в работу скульптора и требовать, чтобы тот изменил в модели фигуру лошади. В качестве образца он представил лошадь в скульптурном изображении римского императора Марка Аврелия, отлитом во втором веке нашей эры и установленном в прошлом веке по проекту Микельанджело на площади Капитолия в Риме. Под именем барона Билиштейна Бецкой представил в сенат свой собственный проект памятника Петру I, видимо, рассчитывая, что Фальконе будет простым исполнителем его идей, повторяющих известные монументы, в том числе статую Людовика XV работы Бушардона.
Фальконе решительно отверг притязания Бецкого и его советы следовать в композиции тому типу коня, который изображен в монументе Марка Аврелия и в конной статуе работы Бушардона: «Кони, на которых восседают римские цезари и кондотьеры, не обладают тем значением, которым наделен конь Петра. Они пассивно покорны оседлавшему их человеку. Их назначение в композиции монумента – поднять фигуру героя, придать ему царственное или рыцарское величие. У Петра совсем другой конь. Петр неотделим от коня, раздельное существование их невозможно. Мой конь обладает такой же статью и волевой силой, что и сидящий на нем могучий всадник». Замена обычного седла шкурой и отсутствие стремян должны были по идее Фальконе усиливать эту слитность коня и всадника. Медвежья шкура, служащая седлом, символизировала нацию, которую он цивилизовал.
Бецкой продолжал настаивать на своем. Это окончательно вывело Фальконе из терпения. «Вы как будто думаете, милостивый государь, – писал он Бецкому, – что скульптор лишен способности мыслить и что руки его могут действовать только с помощью чужой головы, а не собственной. Так узнайте, что художник является творцом своего произведения. Давайте ему советы, он их выслушивает потому, что в самой умной голове всегда достаточно места, чтобы поместить заблуждение». Изучив слепок с конной статуи Марка Аврелия, Фальконе нашел, что она сделана с нарушением правил оптики. Он заявил, что в этой статуе нет ни грации, ни хороших пропорций, ни правильного движения, ни красоты форм. Фальконе отмечал, что голова лошади холодна, жестка и невыразительна, а положение ног совершенно неправильно. «Идущий конь никогда не поднимает переднюю ногу до горизонтального положения, как это сделано в римском памятнике, – объяснял он. – В подобной позе конь не сможет сделать ни одного шага, так как движения всех его ног не соответствуют друг другу. По размерам и движениям ног лошадь эта бежала бы задними ногами, не двигаясь с места передними».
Приговор, вынесенный Фальконе статуе Марка Аврелия, вызвал страшное раздражение Бецкого, усмотревшего в этом нахальство и самонадеянность посредственного скульптора, критикующего гениальные творения древности. При этом он ссылался на противоположный отзыв о статуе Марка Аврелия, высказанный Винкельманом в его «Истории искусств». Фальконе пришлось обращаться за поддержкой к императрице: «Бецкой рекомендует мне взять за образец статую Марка Аврелия. Задача заключается в том, чтобы подражать этой статуе или хулить ее, и, следовательно, дурное ее исполнение не должно нас останавливать. Но статуя Марка Аврелия приличествует Марку Аврелию, и чья-либо другая статуя должна приличествовать другому. Различные портреты должны между собой иметь столь же мало сходства, как и различные физиономии, ими изображаемые, то же должно иметь место между статуями героев. К тому же древние не в такой мере над нами превосходны, чтобы и нам не оставалось еще кое-что сделать…»
«Послушайте, бросьте вы статую Марка Аврелия и плохие рассуждения людей, не смыслящих никакого толку, идите своей дорогой, вы сделаете во сто раз лучше, слушаясь своего упрямства, чем обращая слишком много внимания на неуместные рассуждения», – отвечала Екатерина. Императрица встала на сторону Фальконе, но отношения с Бецким, к которому с опаской относилась сама императрица, были окончательно испорчены. Бецкой был старый и опытный придворный интриган, ссориться с которым было опасно.
Подобострастный и невозмутимый, как Сфинкс, беспрекословно исполняющий все распоряжения императрицы, он в то же время имел над ней какую-то непонятную власть. Некоторые утверждали, что он был близко знаком с ее матерью еще во время пребывания за границей и императрица Екатерина II вполне может быть его внебрачной дочерью. Во всяком случае у матери Екатерины были весьма доверительные отношения с Бецким, когда она какое-то время вместе с дочерью жила при дворе Елизаветы. Затем за участие в каких-то интригах та отослала ее на родину. Ходили слухи, что Бецкой усыновил Алексея Бобринского, который якобы был внебрачным сыном Екатерины II и Григория Орлова.
