Но значительное ослабление Франции было налицо. Причиной этого в России считали приверженность Людовика XVI политике реформ. «Франция стоит на пороге гражданской войны. Общество расколото. Представители разных партий жаждут истребления друг друга – вот итог распространения вольнодумства и опасных идей философов, подрывающих основы государственной власти, – убеждали императрицу Екатерину II ее приближенные. – Король, доверившийся партии болтунов-философов, в результате их реформ сидит на пороховой бочке, готовой вот-вот взорваться. Теперь русское общество имеет перед собой наглядный пример того, что было бы, если бы русская императрица тоже последовала советам сумасбродных философов. Россия избежала великих потрясений, которые Франция еще не испытала до конца. Страна катится в пропасть, и Россия с ужасом взирает на страшные последствия опрометчивых решений верховной власти, доверившейся безответственным философам».
Уже с середины 70-х годов в России были взяты под строгий правительственный контроль издание и переводы всех книг, распространявших идеи французских просветителей. С реформаторством в России было покончено. Россия издали наблюдала за агонией Франции, усомнившейся в силе и мощи абсолютной власти.
В 1782 году исполнялось 100-лет со времени восшествия на престол Петра I и 20-летие царствования Екатерины II. По указу императрицы решено было отметить эти события 7 августа 1782 года. На этот день было намечено торжественное открытие монумента Петру Великому.
Накануне всю ночь и с самого утра холодный ветер рвал облака над Невой, беспрерывно шел дождь. Но ровно в полдень будто чья-то мощная рука раздвинула тяжелые свинцовые тучи, нависшие над городом, ветер утих, и яркое солнце осветило площадь на набережной Невы, посреди которой возвышалась громадная гора, накрытая серыми полотнами. Тысячи людей стекались сюда из Петербурга и его окрестностей, и даже на противоположной стороне – Васильевском острове – вся набережная была запружена толпами народа. Всюду, даже на крышах домов и на деревьях, были зрители.
К двум часам на площадь начали собираться полки. На Неве расставлены были военные суда. В 4 часа прибыл верхом фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын, который распоряжался празднеством. Приняв рапорт от командиров полков, он стал ожидать на берегу Невы прибытия императрицы.
В пять часов к пристани подъехала императорская шлюпка. Ее встретили сенаторы и генерал-прокурор князь Вяземский. Императрица в сопровождении двора и кавалергардов прошла в здание Сената и поместилась на балконе.
По сигналу, данному ракетой, гора посреди площади раздвинулась, полотна спали, и собравшиеся увидели мощного всадника с повелительно простертой рукой, вознесшегося на вершину огромного камня. Гордо поднятая голова всадника, взлетевшего на скалу, чтобы с этой высоты утвердить свою державную волю, умиротворяющий жест его протянутой властной руки создавали неповторимый образ, наделенный грозной, сверхъестественной силой.
Трепет пронесся по толпе. Впечатление от памятника было потрясающим. Ружейная и артиллерийская пальба с крепости и судов смешалась со звуками военных оркестров и ликующими криками толпы. Торжество завершилось парадом войск на площади, после которого императрица возвратилась во дворец, где в честь открытия монумента ею был подписан указ об амнистии преступникам, прекращении всех уголовных дел и освобождении из тюрем несостоятельных должников. Устроитель этого торжества Иван Иванович Бецкой получил ленту нового учрежденного в тот день ордена Святого Владимира. Но никто в этот торжественный день не вспоминал о Фальконе, который не был приглашен на этот праздник и даже не знал о нем. Зато из уст в уста передавалось имя Фельтена, и созвучие имен как будто навсегда похоронило память об истинном авторе величественного памятника основателю города.
Вечером весь город был ярко освещен иллюминацией. Лишь только наступила темнота, вспыхнувшие огни осветили площадь на набережной Невы, и монумент стал виден как днем. Весь город охватило ликование. Через наплавной мост из-за Исаакиевского собора, через Адмиралтейский канал хлынули толпы людей, желавших вблизи рассмотреть статую Петра Великого. К утру люди разошлись и площадь опустела. Погасли огни. Но в предрассветных сумерках и мгле туманного утра грозно проступали очертания памятника могущественному монарху, который научил русских побеждать.
Екатерина II не забыла своего скульптора. После открытия памятника она распорядилась отправить Фальконе две большие медали – золотую и серебряную, выбитые в память об открытии монумента. Что значили эти побрякушки, которые в Петербурге раздавали направо и налево всякому, кто не имел даже никакого отношения к памятнику? Но Фальконе был безмерно рад и этому. Огромный груз как будто свалился с его плеч, и он вновь стал свободным. Серебряную медаль он отправил Мари Анн. «Как жаль, что обе они не из золота», – писал он ей. С грустью он подумал: «Теперь я имею все, и лишь счастье мне недоступно…» Как будто услышав его мысли, Колло приехала в Париж. Вместе они собрались поехать в Италию. Но судьбу обмануть не удалось. Накануне дня, на который был назначен отъезд, Фальконе поразил удар паралича. Роковой образ Паралитика настиг его. С тех пор скульптор уже никогда не покидал своей комнаты. Он думал, что конец его жизни уже близок, но судьба распорядилась иначе. Еще целых восемь лет он провел в постели, и кто знает, может быть, эти годы были счастливейшими в его жизни. Мари Анн Колло не покидала его ни на один день. Каждое утро он просыпался с радостным чувством, что сегодня он вновь увидит свою любимую Мари Анн. Заботы, интриги, тяжкая ноша грандиозного замысла – все ушло в прошлое.
Иногда его навещал Дидро. Здоровье его тоже было неважным. После возвращения из России он почти ничего не написал. Из всех многочисленных обещаний, данных им императрице, Дидро выполнил только одно – набросал план университета для России. В феврале 1784 года у него открылось кровохаркание. Врачи обнаружили водянку легких. Дидро тогда удалось спасти, но он слег окончательно. Три месяца Дидро не поднимался с постели. Во время болезни к нему стал наведываться приходский священник, склонявший его к примирению с католической церковью. Он убеждал философа, что это произведет хорошее впечатление в обществе. Дидро, подумав, ответил ему: «Возможно, что это действительно так, но согласитесь, что это была бы постыдная ложь». Дидро умер в мае 1784 года. Смерть его была мгновенной. За обедом его спросили о том, какими путями легче всего прийти к философии. Дидро ответил: «Первый шаг к философии – неверие». После этого он потянулся за абрикосом, поднес его ко рту – и тут же скончался на глазах присутствующих.
Фальконе со смирением принял это известие. За стенами его комнаты бушевала революция, грозные события одно за другим потрясали основы государства, но это уже не волновало скульптора.
О Вольтере и Дидро почти не вспоминали в обществе. Имена их всплыли лишь однажды в связи со скандальной историей знаменитого графа Калиостро, объявившегося в это время в Париже. Никто не знал, откуда он появился во Франции. Калиостро утверждал, будто он так стар, что был знаком с Александром Македонским и знал Иисуса Христа. Он провозгласил себя основателем нового магического ордена египетского франкмасонства – свободных каменщиков и стал устраивать тайные собрания, на которых посвящал в члены ордена самых избранных людей Франции. Людовик XVI покровительствовал новому ордену и даже издал указ, согласно которому посмевший нанести обиду или оскорбление Калиостро обвинялся в оскорблении самого королевского величества. Возможно, что на короля произвели сильное впечатление чудеса, демонстрируемые Калиостро, уверявшим, что посредством магических церемоний и формул избранные богом люди могут управлять духами. На ужине у короля он однажды вызвал духов Вольтера и Дидро. Вольтер якобы сказал ему, что узнал после своей смерти столько нового, что отрекается от своих прежних взглядов и произведений и теперь совершенно уверен в том, что был не прав. Дух Дидро будто бы сказал ему: «Я никогда не был ученым; когда я писал, моя память подсказывала мне то, что я когда-то читал, я заимствовал и там, и сям. От этого происходит отсутствие связи в моих произведениях, которые будут забыты через 50 лет. Энциклопедия, которую удостаивают мне приписывать, мне не принадлежит. Роль редактора заключалась в том, чтобы привести в порядок имеющийся материал. Больше заслуг в деле Энциклопедии имеет составитель оглавления».
