В отражении прежде всего ищем лицо, а не живот. Лицо голое, а живот, хоть и присутствует, спрятан под одеждой. Еще меньше беспокоит то, что внутри, его же вовсе не видно. Представляется интересным в себе несовершенном поискать себя совершенного. Скорее всего, невидимое в значительной степени формирует видимое. Причесывать волосы нас научили родители, и мы посредством несложных манипуляций создаем некий внешний образ. Найти образ внутри себя гораздо сложнее. Существуют различные способы воздействий на тело или телом на внешние предметы для достижения совершенства форм и кондиций. Однако, внешние воздействия, как и внешний вид, только вторичны. Первичным является поиск ощущения совершенства внутри собственного тела. Оно знает то, чего мы о нем не знаем и знать не можем, так решил Создатель. Тело унаследовало многомиллионнолетнюю историю всего живого на Земле и не только на ней. Нескончаемые информационные потоки и достижения цивилизации всё дальше уводят от истоков и все больше растворяют нас, превращая в не имеющие собственной значимости частицы, приближают человека к функции робота. Монахи не случайно ищут уединения, ибо оно дает возможность погрузится в состояние, позволяющее выйти за грани бытия, за грани привычных представлений и собственного тела. Достаточно начать с малого, например, задуматься, какое животное нравится больше других, каковы его повадки. Останьтесь наедине с собой, разрешите телу вспомнить движения этого животного, не торопитесь. Шаг за шагом вы почувствуете, что это совершенное тело живет уже сейчас внутри вас. После первого знакомства появится желание повторять это снова и снова. И, что не менее важно, ваше тело будет само просить вас об этом. Оно, кстати, и сейчас об этом просит, но вы не слышите его. У тела своё сознание, и странно, что нам неинтересно вступить с ним в общение. Оно нас любит, а мы его нет.
55
Звонок, начинается первое действие. В фойе купил программку. Фамилии актеров и режиссера отсутствуют, спектакль «Он и Она» состоит из четырех действий, идет каждую неделю, содержание и действующие лица постоянно меняются. Авторы проекта на вечную тему предлагают пережить эпизоды жизни неизвестных мужчин и женщин вместе с неизвестными актерами и неизвестным режиссером.
На сцене силуэты мужчины и женщины. Луч прожектора выхватывает фигуру человека в шляпе и плаще, лица не видно, голос приходит словно со дна колодца, слова достаются вместе с ведром воды, скрипит цепь, наматываясь на бревно.
– Я художник. Хочу дописать то, чего, на первый взгляд, не видно, то, что возникло раньше. Например, стены тут красные, нет, скорее, бордовые. Занавески желтые, плотные, почти цвета золота.
Художник медленно проводит ладонью по поверхности стены, поворачивается к окну.
– И свет, направленный луч струится. Он теплый, он ничей, он свободный, оторванный от родителей, немного наивный.
Он посмотрел на женщину, легкая полоска света пробежала по ее силуэту, и продолжил монотонно скрипеть:
– И отражение черно-белое, платье черное, тело белое, извилистая бесконечность волос, черных, да, жгуче черных. И глаза. За отражением, далеко, очень далеко, печаль, тень и водяные разводы.
Произнеся эти слова, художник подошел к краю сцены, приоткрыв свое немолодое лицо, разделенное пополам внушительным с горбинкой носом, и продолжил убаюкивающим голосом:
– Вы чувствуете воцарившееся молчание. Оно как расстояние между сказанным и несказанным, пауза с многоточиями. Кто-то остался с ощущением недосказанности, а кто-то с переизбытком сказанного. После крика упала пустота, как остановка, как черная дыра, готовая поглотить нарождающиеся попытки движения от мысли к слову. Она вдохнула и затаила дыхание на острове красноречия, а он выдохнул – и остался в пустыне молчания. Их переживания не становятся прошлым, они цепляются за несуществующее будущее и мучают настоящее. Отрицательные эмоции ищут в прошлом родственные души, иначе погибнут. Извлекают на свет мрачные образы, с готовностью оживающие, выпрыгивающие из сундуков памяти, примеряя потрепанные наряды былых обид. В объятиях горячих чувств они преображаются, наполняются собственной значимостью, как вампиры кровью, и рады служить без почестей и наград.
Художник развернулся и направился к мужчине. Бросил на него оценивающий взгляд и обратился к зрителям:
– Он молчит. На фоне трепетной тишины нас ждет голос с хрипотцой, не самый молодой, пожалуй, вкрадчивый и точно чужой. Худой, нестрашный, с сединой. Уверенность и обстоятельность позволяют полагать, что Он не случайный гость, и эта ночь его по праву.
Художник посмотрел на женщину, тяжело выдохнул, покачал головой и, повысив голос, продолжил:
– Хотелось крикнуть: «Гоните его прочь!», – но слов моих Она не слышит. Кажется, я пишу их жизнь, но, может быть, они вдохновили меня, и я только пытаюсь её воссоздать.
Свет проводил уходящий силуэт художника и погас. Снова возник, вырвав из темноты заостренные черты мужского лица.
– Я вам плачу не за любовь – за время, собранное мной в изысканный бокал. Он может быть пустым или играть цветами, безумством красок бытия. Вы сами мне сказали «да», что все условия вторичны, и лишь игра для вас важна.
Голос мужчины действительно оказался хриплым и глубоким. Мягкий свет отразился от точеного лица молодой женщины и тенью упал на её воздушное платье.
– Я не сказала «нет». Вы повелели, чтоб я была – я есть. Но часть меня блуждает, как всегда. Я думала, вас это не волнует.
Женщина молода, красива, печальна, голос дрожит.
– Я не просил вас спать со мной, но вы, бравируя игрой, даруете лишь тень свою с тоскою.
– Желанье жить, c огнем танцуя, то веселиться, то стонать, обняться с грустью и искать в себе, что не нашли другие, неужто это может обижать?
– Вы затворили все врата, запрятав искренность в темницу, с коварством обручаясь, рождаете вы пагубную страсть, к себе искусно приближая, чтоб тут же отвергать и снова соблазнять, чужой судьбой играя.
– Моя душа стихии отдана, и правил не люблю я и тех, кто правит. Не люблю, как лгут, придя на исповедь святую.
– Забыв о правилах, впадете в тьму бесправия. Возможность рядом с вами быть дана судьбой на основанье знанья правил, а нынче обладаю правом править их!
– Вы нарезаете слова, как хлеб, играя острием, а я, в отличие от вас, могу не только острым быть ножом, но и душистым теплым хлебом.
Она перетекла от открытого окна к мягкому дивану, движения подчеркивали независимость и строптивость.
– Скорее горячим, дышащим огнем. Ночь, разрушенье, сменяет день и обновленье, рожденье новых слов, достойных вашего коснуться слуха. И вы источник этого огня. Воспламеняют ваши ноги, руки, и контур нежного лица, и бедер линия и полоса, как след ножа, от уха и до плеча.
– Во время сна меня вы раздевали, хотели, видимо, помочь. Легли, вздыхая, на кровать, и снова совесть вам пришла шептать: давали слово не платить желаньям дани. Но лишь завидев прелести белья, вы потеряли вновь себя.
