Недоверчиво покачал головой: «И то верно. Хоть и странно!»
Биркин вытащил из сумы лист.
– Вот, я у царицы роспись всей её сундучной рухляди забрал, на всякий случай… Читать? «Сундук кипарисной, окован белым железом: 2 сорочки женские, тафта жёлта, 5 сорочек тафты белой и червчатой, 2 сорочки дорогие, у одной рукава низаны жемчугом, а у другой шиты золотом; 8 поясков верхних и нижних шелковых; 3 сорочки полотняных; 3 рушника с золотом кисейных; утиральников белых 10 штук, 14 ширинок, шиты золотом и серебром, с кистями; 6 распашонок полотняных; 3 сорочки нарядных полотняных гладких, нашивка, пояски червчатые с золотом…»
Прервал Биркина:
– Стой! У кого были ключи от детского сундука?
– У царицы. Говорит, с собой носит всегда.
Насмешливо скорчил лицо:
– Да? С собой носит? А когда моется или на помойном ушате сидит? Да и повторить ключи – проще простого: на воск положи, вдави, дай ключарю – он тебе за алтын что хочешь смастерит! – сам думая, что надо у Шлосера спросить, не заказывал ли ему кто ключей.
Выходит, дырки видела только царица Анюша. Что же теперь делать? За эти дырки Анюшу на костёр возводить и пыткой жечь надо! Сего дня дырки для дочери, а завтра – яд в питьё, отраву в яства мужа! Нет, надо её в монастырь отослать!
Но признавать открыто, что царица – колдунья и ворожея, ни перед Биркиным, ни перед кем другим негоже. Поэтому веско сказал:
– Всё на Бомелии сходится. Сам посуди – не будет же мать, в муках рожавшая, свою дщерь травить и гнобить? Зачем? Значит, проклятый маг сделал! Ты был у него? Опрашивал? Его сторожат?
– Да, государь, тройка стрельцов вкруг дома ходит. А он сидит возле печи, как сыч нахохлен, слуга на лысине уксусные примочки меняет. Клянётся и хнычет, что ничего не знает: пришла-де царица, что-то принесла под подолом, он даже не успел толком разглядеть, что это, как царь налетел, избил безвинно до смерти!
Но уже решив, что делать с женой, он упрямо повторил:
– Оба виновны! Царица уже в том повинна, что скрыла такое важное дело от мужа. Не к мужу пришла, а к колдуну направилась, тем самым неуважение к мужу проявив. Что будет, если жена по разным мужикам за советами бегать начнёт? Они ей такого насоветуют, что всю жизнь чужих детей нянчить будешь, рогат и унижен. Нет, это грех непослушания, да немалый! А старого ли́са пока не трогать – пусть сидит у себя в закуте до времени как приманка – авось какой-нибудь злой дух и клюнет, сунется в гости…
А Биркин понял: царь уже знает, что ему делать и кто виноват. Только повёл бровью на бельё:
– С этим – что? Выкинуть? Сжечь?
Вдруг пришла счастливая мысль:
– А зачем? Вот кролю подстилу сделать! Ангел любую порчу снимет. Раздерём в клочки! Держи!
И, вставляя пальцы в дырки, принялись яростно рвать распашонки, после чего Биркин отнёс обрывки в угол, бережно приподнял кроля, не думавшего прерывать свой безмятежный сон, подсунул под него весь ворох. Кроль утоп в материи, был едва виден и вдруг громко, по-кошачьи, заурчал.
Сразу успокоился, приняв урчанье за добрый знак и думая: хорошо, что вовремя заметили проторочи, ни одной из дыравчатых рубашонок на дочь не успели надеть, а это главное! Хлопнул рукой по доске:
– Не забыл, как кисмет испытывать? Сыграем?
– Как скажешь, государь. С тобой готов вечность играть. Тут у меня подневный отчёт по поездке, – полез Биркин в суму.
– Терпит! Позже. Урды желаешь свежей?
– Нет, благодарствую, обойдусь.
Подкидывая и потрясая в пригоршне зари – махонькие кубики слоновой кости с чёрными точками, насмешливо поглядывая на замысловатую одёжу Биркина, вспомнил одно важное секретное дело:
– Пока играть начнём – слушай. Надо составить подробную роспись всех немцев и других иноземцев на Москве, в Болвановке, в Наливках и в других местах – что-то много их развелось! Надо узнать, где их и сколько обитает, и всех переписать особо. В Посольском и Хлебном приказах бери списки, я грамоту дам. Пошли людей по домам проверить, кто чем занят. – Помолчал, перебрал чётки. – Заодно и Приказы проверим. Не то взяли наши стряпчие обычай себе кошт присваивать! Иного иноземца давно нет – или помер, или к себе убрался, дьяки же шельмуют, его корм себе берут, а подписи подделывают. Посему надо вживую посмотреть, кого где сколько. Всех по головам пересчитать, с чадами и домочадцами! Ныне, слава Богу, войны нет, тихо, все выдохлись, силы копят, посему и перемирие. Но если опять большая война грянет, то от наших нутряных иноземцев много плохого ожидать можно. А по точным росписям в одну ночь всех подчистую отделаем – ударим как гром, исчезнем как дым!
Биркин, вздохнув, осторожно заметил, что фрягов бы не давить и утеснять, а широкую дорогу им открывать, чтоб из Европии товары, науки и ремёсла шли. И услышал то, что уже не раз слыхивал: по широкой дороге неизбежно войдёт латинская и люторская ересь, а этого допустить никак нельзя, ибо Русь без веры или в разноверии развалится, поэтому и границы надо держать на запоре. Но не выдержал, рискнул сказать:
– Да неужто, великий государь, ты думаешь, что наша греческая вера столь слабее латинской, что нам от их мира городиться или под стол прятаться надобно? Ведь и они, и мы во Христа веруем воедино, кресту поклоняемся, одни и те же святые книги читаем! И что уж такого страшного в их вере? Ну, наоборот крестятся, в церкви сидят, в чистилище верят, папе поклоняются, ещё что-то… Так ведь крестятся? Великие кирхи и костёлы во славу Христа строят? За Гроб Господень бьются? Ну, один крестится так, другой эдак – и что? И пусть! Для дела какая разница? Зачем рознь раздувать? Пусть и латиняне, и люторане приходят – чего их бояться?
На это горестно погрозил Биркину чётками, промолчал, хотя много чего мог возразить: на Руси немало разного люда живёт, своих волхвов, басурман, шаманов, жидов и всякой нехристи предостаточно, новых ересей не надобно, нельзя допустить. Куда нам ещё? Ежели в такой державе, как Московия, начать по верам считаться – то до междоусобиц рукой подать. Только единой правой греческой верой можно нашу державу держать, учил митрополит Макарий – и прав был!
Как будто отвечая на его мысли, Биркин вкрадчиво ввернул, что, между прочим, в Англии так хорошо с ткацким делом пошло после того, как твоя сестра, королева Елизавета, стала принимать, невзирая на их ересь, немецких и фламандских люторан-ткачей, от испанской инквизиции их спасая, – они-то и наладили шерстильное и валяльное дело.
– И скоро, государь, Англия такую дешёвую, тёплую, плотную шерсть делать начнёт, что наша меховая рухлядь прахом пойдёт – ни соболь, ни песец, ни норка никому не нужны окажутся. Что тогда делать будем? В горной стране Гельвеции люторане, драпанутые от латинян, часовое дело налаживают, сыроварни строят, ювелирным промыслом заняты, даже новое сладкое «чоколатль» варят. Скоро там будем всё покупать, а сами – в лаптях да сермяге! Почему бы рукастых люторан к нам не заманить? От них много пользы может быть. Не надо Европии всегда оскаленную морду показывать – она тебя и так до смерти боится. А ежели с ней по-хорошему – и она, глядишь, и стихнет!
