Клоп смущённо кивнул, но не удержался:
– Вспомнил, однако! Ты и раньше не особо пачкался, всё больше советы давал.
На это не ответил: прежде надо выведать, что на Москве творится.
– Ходишь к государю Семиону?
Клоп с презрением поморщился:
– Хожу. Только он, по-моему, в делах государских ничегошеньки не смыслит. Да и какой он царь? Полуцарь, четвертьцарь, да и вообще не царь, а так, князишко татарский, выкрещенец! Ему важные бумаги несёшь – а он идёт завтрак вкушать! Придёшь через время – а он на обед плывёт, оравой бездельцев окружён! Придёшь в темень – а он уже, отужинав, почивать изволит, балагуры на ночь сказки бают, а полуголые девки пятки ему чешут и елдан сосут! Это дело?
Властным взмахом остановил, сказав, что вокруг Семиона есть люди, кто делами ворочает, там верные головы оставлены: окольничий Васята Зюзин за порядком следит, Афанасий Нагой, из Крыма выкупленный, Посольским приказом зело хорошо заведует, Деменша Черемисинов – главным казначеем, копейки не стырит, а Безнин Мишутко каждый божий день отчёты пишет.
Клоп недовольно сощурился:
– Да кто они такие, эти дьяки и бояре? Все из бывших. Клейма ставить негде! Опришню разогнал, а верховодов оставил, да ещё в Думу определил! Ой, не доведёт сие до добра! Сменить бы их всех под корень! Сам приказал – слово «опришня» впредь забыть, запечатать, и сам же их главных заводил и заторщиков холишь?!
Хлопнул чётками по своей раскрытой ладони:
– А ты и не говори! Говори – государев дворовой люд, государев двор… Если их всех сменить – с кем останусь? Кто полки водить будет, воевать? Ополчение собирать, крепости держать, порядок в войсках блюсти? Ты? Или, может, Третьяк с Арапышевым, заплечных дел костоправы?
Клоп насупился:
– Вернуться бы тебе, государь, на Москву не мешкая! Без тебя озорует народ, боярство распоясано, купцы ясак худо платят, берегутся, не ведая, где царь и чего завтра ждать. Своеволие цветёт. Улицу от Никольских ворот до Троицкого подворья должны были замостить к зиме, наполовину сделали, а дальше бросили. Гостиная сотня на Суконную кивает – её, мол, дело дальше мостить, там ткацких лавок больше, а Суконная отнекивается, на Гостиную сваливает. Не хватает твоего веского царского слова!
«Вернуться?» Поморщился – об этом не хотелось ни говорить, ни думать, как о чём-то тяжком, тёмном, ненужном, больном, обременительном, опасном.
– Обе сотни пусть вместе мостят. Вернусь, когда время придёт. А пока приезжай ко мне с делами. Забыл меня, нехорошо! А ведь уговор был, чтоб ты почаще сюда приматывал, а?
Клоп потряс полой шубы, брезгливым щелчком сбив пух от кроля:
– Не бегать же по мелочам по восемь десятков вёрст?
Это не очень понравилось:
– Полегче! Восемьдесят вёрст для бешеной собаки не крюк! Другие бегают, а ты чем лучше? Чем так занят, что к своему государю ехать недосуг? Говори, что ещё на Москве деется?
Клоп помялся, но выдавил: ещё тройка бояр сбежала за границу, в Польшу.
Это уже обозлило не на шутку:
– Опять? Три? Боярина? Утекли на чужу? Куда же вы смотрели? А ну садись к доске, посмотрим, что кости покажут!
Клоп почуял опасность: ведь царь иногда по броску костей решал судьбу того или иного существа, будь то человек, колдун или зверь. Но сел – куда денешься от царского приказа?
Он открыл тавлу кедрового дерева – доска внутри была пестра от перламутровых встав. Принялся расставлять кружки, одни – белые из слоновой кости, другие – черные, из цейлонского эбен-дерева. Погладил вставы длинноперстой чуткой рукой:
– Видал, какая красота? Шах писал, что сия доска была найдена при раскопе древнего города Шихри-Сукте, доске-де пять тысяч лет! Твои каковы, чёрны или белы?
Клоп позволил себе не очень довольно поморщиться:
– Мне едино! Не люблю я этих басурманских игр, государь! И Собором они запрещены. Разреши раздеться? – Скинув шубу резкими движениями мощных плеч и отбросив ногой в угол, Клоп, кряхтя, кое-как уселся на ковёр, поёрзал. – И сидеть по-собачьи не приучен…
Пропустив ропот мимо ушей, ловко раскидал плоские, с монету, кружки по лункам, неспешно для проверки кинул пару раз юркие кости-зари, кои так и помчались наперегонки по доске, вертясь и радостно завихряясь по бортам.
Клоп тупо смотрел на доску, плохо соображая, где его поле, и сквозь зубы ругая персиян, такую злоебучую игру выдумавших, где не на себя, а токмо на слепое счастье и глупую удачу уповать возможно.
Возразил, поправляя кружки:
– В этой игре – как в жизни. Возводишь что-то, а тут – раз, и нижний кирпичик то ли сам выпадет, то ли вытянут кем-то, то ли ещё что – и всё валится вниз, как башня Вавилонская! Нет, сия игра – как наша жизнь: вертлява, текуча, зыбуча… И если чатурке важен твой ум, то в тавле – и ум, и Бог! Без Божьей помощи никак не обойтись! Будь ты семи пядей во лбу – а камни по-своему скажут. Кисмет!
Клоп с ворчаньем негнущейся рукой неловко кинул кости, стал толстым пальцем отсчитывать лунки, ошибаясь и начиная снова.
Сухощавой ладонью царь ловко подхватил зари и кинул их с таким хитрым заворотом, что они пошли вертеться по доске как живые, вызвав кривую усмешку Клопа:
– Ишь ты, оглашенные! – и выпали на хорошие грани: «четыре-четыре».
– Аха-ха! «Дор-чар» по-ихнему! Двойной! Лепо!
Сделал ход, прихлёбывая свежей урды и объясняя попутно Клопу, что эта игра стара как мир, придумана мудрецом Вазурмихром и зовётся нэв-ардашир, или нарды, или попросту тавла. Доска разделена на четыре отдела по четырём временам года, у каждого игрока по двенадцать лунок-месяцев, а ход кружков по доске – это ход звёзд по небу. Но с досадой заметил, что Клопа это мало заботит, – сыскарь слушал вполуха, нехотя кидал кости, неуклюже отсчитывал лунки, каждый раз небрежно задевая и сдвигая рукавом кружки.
Молча поиграли немного.
Наконец со вздохом – играть со слабаком – только время тратить – остановил кости:
– Нет огня. Говори, кто эти борзые сбежавшие бояре.
Клоп радостно оторвался от постылой игры. От верных людей узнано, что из Великих Лук в Польшу перебежали, подделав подорожные, бояре Семейка Мякишев, Василей Пыхичев и Богдан Сидров с семьями, даже скарб с собой протащили через подкуп охраны.
В досаде с грохотом захлопнул доску:
– Вот матери их суки! Первых двух знаю. Не жаль – никчёмные людишки, пшик, ни Богу кочерга, ни чёрту кочерыжка. Пусть себе с поляками ласкаются, пользы от них, как шерсти с порося. А кто третий? Си́дров? Сидро́в? Кто таков? «Сидр» – слыхал от Шлосера, франки пьют, гадость какая-то яблочная… Может, Сидоров?
Клоп сказал, что когда копнули в Великих Луках, то обнаружилось, что этот Сидров – выкрест из жидов, Борух бен Садр: жил тихо и смирно, выдавал себя за славянина.
