Дети тоже полезли гладить «белую собачку». Лиса, взалкав ласки, прибилась к прутьям и начала тереться о них боками. Кузя потянулся дёрнуть её за хвост, отчего лиса, мгновенно извернувшись, клацнула в воздухе зубами, едва не цапнув обидчика.
– Куда, вертун? Зверей за хвост дёргать нельзя – они этого не любят. Злятся, боятся, могут хватануть. Зверям нельзя спину показывать. Им надо в глаза смотреть – тогда они послушны и покорны. Они Божий дух в глазах у человека видят – и смиряются, – принялся учить детвору. – Вам спину покажи – вы тоже крошками кидаться и гадить исподтишка станете. Что дети, что звери – одно!
– А это чего – дух? – спросил насупленно Кузя. – Когда я ветры пускаю, мамка кричит: «Ну и духу напустил, ирод!»
Усмехнулся:
– То другой дух… А тот дух, что у человека из глаз сочится, носом обонять не можно – он в человека при родах вселяется и до смерти в нём сидит, а потом прочь идёт, а человек умирает.
– Испустил дух! – поддакнул Угрь.
– А чего дух уходит? Куды? – не унимался смекалистый крепыш.
И надо отвечать! Не скажешь же, что все мудрецы мира ответ на этот вопрос денно и нощно ищут – найти не могут? Признался:
– А кто его знает? Он разрешения не спрашивает. Или время пришло. Или отозван был. Или обижен, наказать тебя хочет. Или скучно ему, устал сидеть, вот и ушёл, ибо дух дышит где хочет… Сия тайна великая есть. Никто её не знает. А кто знает, тех на земле нет: они от тленного своего житья предпосланы Небесному Царю на вечное бытьё!
Опять встрял Угрь, набрасывая на листе присмиревших шакалов (те стояли, уши торчком, бошки туда и сюда поворачивая):
– Дух уходит, ежели раны или болезни тела слишком тяжелы оказались. Вот дух и не вынес, ушёл.
На это возразил:
– А вот и нет! Раны, болезни – от тела, а дух бесплотен. Некоторые воины после страшных ран живы оставались, а мой батюшка от прыща на ноге скончался. Дух – от Бога! Бог его тебе даёт, от Себя отрывая, одалживает как бы, в наём, а после, когда время придёт, обратно отбирает, назад отзывает. Человек жив, пока в нём дух теплится!
– А богомазы меня учили наоборот: пока дух теплится – человек жив, а ушёл дух – и умер человек, – не унимался Угрь.
Раздумчиво ответил:
– А это вместе бывает, в единый миг: и дух ушёл, и человек умер, не раньше и не позже. Единомгновенно! Вот Раджа подтвердит мои слова, – заключил под утробные рыки, тыча посохом в дальний угол сарая, куда дети даже боялись смотреть, но Угрь, шурша бумагой, всё ещё пытался возражать: дух-де тоже, говорят, не сразу уходит, а ещё сорок дней обитает там, где тело, а только потом уходит восвояси.
– Ну и пусть себе… А мы пошли дальше!
Проходя мимо пустой клети из мелкой сети, объяснил детям, что сия клетка была сделана для диковинного зверя, прибывшего в дар в полудохлом виде из града Венедихт:
– Огромная мышь-броненос, из иных земель, зело опасна и зловредна! Тут сидела взаперти. Размером с овцу! Нос длиннющий, тулбище чешуёй покрыто, словно доспехом. В панцирный шар свивалась – ничем не одолеть! Да, Господом великое множество зверья-птичья сотворено! – перекрестился, за ним и все остальные. – Богом каждой твари своя жизнь присуждена. Вот кузнечик – а вот слон! Вот мужик – а вот князь! Кто как рождён, так и должен жить и за свои пределы нос не совать! Где ныне броненос? А не выдержал нашей ненастной погоды, подох, как ни спасали…
Моклоков почтительно напомнил:
– С броненосом ещё игуан-ящер сидел, так тот ещё раньше скопытился…
Угрь не расслышал, открыл глаза от удивления:
– Ящер? С копытами?
Ворчливо ответил Моклокову:
– Следили бы лучше – не перемёрли бы звери. Ваша вина. Смотри у меня! Будешь спустя рукава работать – живьём на свалку к падали выброшу, руки-ноги обрубив! Им диковинных зверей, падишахами и султанами даренных, доверяешь, а они, пентюхи, как с ними обходятся? Да один этот ящер куда дороже тебя вкупе со всей твоей семейкой стоил!
Моклоков пал на колени, схватил царя за руку:
– Великий государь, да какая моя вина, что тот игуан крысой непомерного жира подавился?
– А зачем тут крысы?
– А где ж им быть, как не тут? Тут и объедки, и ошмётки, и огрызки…
– Да? А щётки и вода на что? Вот будешь объедки из шакальей миски дожирать, чтоб крыс не было! – то ли шутливо, то ли на серьёзе припугнул Моклокова, отчего тот в растерянности остался на коленях.
– А там чего простой козёл прутья бодает? – показала Настя пальцем.
– Он не простой, он золотой, мой Бахруша.
Дети стали щекотать козла, дико косившего глазом; козёл шлёпал толстыми розовыми губами, ожидая подачки, а келарь Савлук принялся что-то со смехом шептать Угрю на ухо, отчего тот с загоревшимися глазами вскрикнул:
– Как? Да ну! И молоко, и молофью даёт?
– Чего-чего? – навострился Кузя.
Шикнув на Савлука, повёл детей к загончику, где с умным видом ходили две птицы с малыми головками и острыми хохлами. За одной тащился хвост в два аршина. Возле поилки гоношились невзрачные птенцы.
– Гляди, какие красивые! Павы! У самца хвост зело велик и разнолик. А там детишки их конопатые копошатся. Что, Мишка, слюнки потекли? Вкусны были те птенцы, коих ты, аки адов сыч, сожрал? То-то, дурачина! А как бы паве хвост отворить – детей порадовать?
Моклоков вскочил с колен, стал граблями тыкать в птицу, приговаривая:
– Откройся! Откройся! Эх, цапля не цапля, аист не аист, нашего языка не понимает… Открывайся, говорю! – но птица с дурным крикливым воплем отскочила в сторону и в шуршащей панике забилась в домик.
С раздражением сказал:
– В паве мозга нет, вишь, башкульку с булавку имеет? А ну, Мишка, залазь внутрь, дай детям по перу, что там валяются!
Моклоков отворил загон и тяжёлым шагом направился за перьями, отчего самка подняла недовольный клёкот и, прикрыв птенцов, стала разевать клюв в его сторону. Мишка поспешно вылез из клетки, дал детям по большому перу с пёстрыми разводами.
– Красота почище, чем в волшебной трубе! Да, у павы мозга – с напёрсток, башка пуста, зато у тигра ума много наворочено! Он мудр! Правда, князь Раджа? – направился в конец сарая, где в большой клетке лежал на боку старый полосатый зверь.
Дети на цыпочках боязливо крались за его длинным тулупом.
При виде людей тигр, как и подобает князю, не шевельнулся, только навострил круглые уши, повёл кустистыми усами и пару раз пристукнул хвостом, как бы говоря: вас вижу, ну и хватит с вас. В тигриной клетке было нечисто: обглоданные до блеска кости, гнилая солома, катышки шерсти, в углу – куча кала. Стояла ощутимая мочевая вонь.
Без вопроса Моклоков начал оправдываться:
