Клоп, выходя из домика, бросил:
– А сам не желаешь этого обезьяна допросить? – но получил уклончивый ответ, что в подвал спуск зело труден, ступеньки круты, сверзиться можно:
– Ты иди, я потом… От греха подальше…
– Круты, говоришь? А раньше впору были – по пять раз на дню вниз-вверх бегать? – не удержался Клоп.
– То раньше… Жаль, Роди Биркина нет, он бы подсказал, мозговитый.
При имени Биркина Клоп поджал губы – как и всякий старый знакомец, ревновал к новым царским дружкам и старался так или эдак развернуть их перед царём неприглядной стороной, но с Биркиным это как-то не выходило, посему Клопу ничего не оставалось, как заметить:
– Сдаётся мне, что Родя Биркин – жид, а таким доверять опасно!
Засмеялся:
– Какой же он жид? Если татарин скажешь – ещё поверю, но жид?! Его пращуры – из Рязанской земли, сёлами Курманово и Федосово в Пехлецком уезде владели. Мой дед, царь Иван, однажды у них ночевал и потом их ботвинью хвалил, мне Биркин сам рассказывал…
Клоп скосил щеку:
– Да он понарасскажет! Как он мог про ту ботвинью знать, когда его, соплежуя, тогда и в помине не было? Не ты ли говорил, что у жида волос чёрен и курчав и нос с горбинкой?.. А он таков. Я моего царя боюсь, а Бога – ещё больше, потому свои мысли скрыть от тебя не могу. Но не моё дело – ты володарь, тебе решать, кого возле себя держать. Только люблю тебя и от всего худого оградить желаю. И от Бомелия сторонил, да не вышло…
Это пришлось не по шерсти:
– Ладно… Не очень-то рот разевай… Иди в подвал да смотри, чтоб обезьян жив остался… пока…
Сам решил проведать Шлосера, заодно и выспросить о Бомелии. Может, честный немец что-нибудь слышал о тёмных делах колдуна?
Идти надо в северный угол крепости, где Шлосеру выделен покой – бывший склад. Немец пристроил кухарню и готовил себе сам, довольствуясь малым, но на зиму обязательно заготавливая шпек, колбасы и сардельки-вурсты, коими угощался после работы.
Сильно сжав дверь, неслышно приоткрыл, приник к щели: Шлосер сидел за верстаком, ковырялся в чём-то, не видном от входа. Походная складная койка. Полки с разными нужными вещами. Всё тихо, можно входить.
При виде царя Шлосер резво отъехал в кресле на колёсиках:
– О, мой касутар! Исфиняй, я сижусь! Вот нога дел-лаю, – потряс баклушей, вынутой из ручных тисков.
Из кухни выглянуло женское лицо в платке.
– Это кто у тебя? Баба? А ну выходи! – удивился, зная бобыльство Шлосера, на что немец покраснел, заспешил:
– Это Анисьхен… Анисия… Меня помог-гается… Я без нога, тута-сюта, ессен-тринкен… А она шеншин добри… Мне хильфе давает… В портомойня работай… – а из кухни неслышно появилась дородная баба в платке по брови.
– В портомойне? Начальница над девками? – узнал, прищурившись.
Анисья стыдливо кивнула и спряталась. Подумал: хорошо, есть кому за немцем посмотреть. А что Шлосер бабу завёл, разрешения не испросив у своего государя, то, видно, это так у немцев принято.
Сел возле верстака, где были разложены навесные амбарные замки, – их Шлосер раз в полгода собирал со всей крепости, смазывал, чинил, заменял где надо части запоров, чистил бородки ключей.
– Как нога твоя, Ортвин Гансович? Культя?
– Нога нет-ту… Но болится – кашды утр болится, а нет-ту…
– Что ж поделать? Значит, так Господь захотел. У других жизни отнимает, а у тебя – только полноги… Спасибо ещё сказать надо, что не по башке грохнуло!
– Да, фелики спасиб, данке… Вот нога сдел-лал буду… ход-дить… тут ног-га сделывать буду… – Немец стал задирать портки, желая показать, как деревяшка пристанет к культе.
Остановил его – хватит уже сего дня отрезанных ног!
– Не надо, верю, ты мастер, знаю. Дел много без тебя собралось. Слышал, что Бомелий утёк? Нигде нет.
– Да, Анисьхен скасал… Вохин?.. Куда?..
– У тебя спросить хотел. Ты не знаешь?
Шлосер удивлённо выпрямился в кресле:
– Я? Ничто не знай… Мит Бомели никогда гофорился. Он – хексер
[163]!
«Видно, всем Бомелька поперёк горла, даже фрягам-землякам!»
– А Бомелий про… про мертвяков там, трупы, мумии ничего не говорил?
Немец бесхитростно поджал губы, потирая в смущении небритую щёку:
– Ничего не знай… Никогда гофорился… Касутарь, у осетрин-н вода менял?
– Не до осетров… Вот, видал? Я тоже ранен! – показал повязку на руке. – Детей в тиргартен повёл, а Раджа кинулся на меня! Я едва успел дитё спасти! Дитё перо сронило, а Раджа вспылил! Да вот ещё… – вдруг резко повернул разговор, вспомнив невзгоду с проторочами на дочерних распашонках. – К тебе никто не обращался – мол, дырки на детской одёже просверли? Дырки?
Шлосер открыл рот:
– Вас? Дыр-рка? Баба?
– Да нет… На рубашке… или где ещё… Продырявь, мол? – Показал рукой, будто сверлит что-то, но Шлосер явно не понимал, что за дыры надо делать.
Тогда решил спросить по-другому:
– Никто к тебе с просьбами не приходил? Мол, сделай то, сё? – мало надеясь на путный ответ, но вдруг услышал:
– Да, твой зон
[164], царевитш Иван ходиль…
Это удивило:
– Кто, мой сын? Ивашка? Зачем притаскивался?
Шлосер испуганно стал частить:
– Шлюссель
[165] приносиль, просиль – делай такой. Я делал! – Немец покопался в железном хламе под верстаком, вытащил новый блестящий ключ. – Я цвай… два клуч делаль, один клуч царевитш давал, а друг-гой – запас делаль…
В дверь вместе с бодрым запахом печёного высунулась рука с подносом (шипящие, из печи, калачи, миска сметаны), водрузила его на поставец, исчезла.
Усмехнулся, осматривая ключ:
– Аха-ха! Вижу, школенье у тебя тут немецкое заведено! Порядок! Баба своё место знает! Хвалю! С ними по-другому – никак, заедят, такие все волочайки… А от чего сей шлюссель, Ивашка не говорил?
Немец мотнул кудлатой заросшей головой:
– Найн. Но фидно, от больш-шой сундук, рундук… Клуч для гросс шлюссельлох
[166]…
– Шлюссельлох, шлюссельлох, – повторил смешное слово, обнюхивая ключ (пах свежим металлом). – А зачем ему – не сказывал?
– Не скасыфался, найн. Я, гафариль, такой терял-л, делать надо. Я думай – клютш от гросс сундук. В так-кой гросс сундук бельё дершат или посуд, миска – теллер…
