Биркин тут же вставил: когда в Царьграде чернью был убит ромейский базилевс Андроник Комнин, то внуки его, Давид и Алексей, сумели спастись только в Иберии – все другие страны побоялись их приютить, только одна мужеумная царица Тамар не испугалась дать им убежище, ибо тогда Иберия была цветущей державой размером с Персиду, если не более, и никого не спрашивала, как ей поступать и кому давать приют. А при её деде, царе Давиде Воздвижителе, земли Иберии были ещё в два раза обширнее и охватнее: недаром персюки Иберию Гурджистаном зовут, что значит Страна волков! И царский род их, Багратиони из дома Давидова, куда как почтенен – почитай, уже восемь веков правит в Иберии, всем на Востоке известен, посему ромейские базилевсы весьма часто скреплялись семейными узами с иберскими царевнами:
– Вот матерью этих спасшихся Андрониковых внуков была как раз такая царевна, Русудан Багратиони… А прабабушкой ихней была иберская царевна Джияджак Джакели…
Шиш, пьяно передразнив:
– Джак, джук, тарарах, козы пляшут на горах!.. – ввернул мимоходом, в сторону глядя: – Деньги взямши, можно и порадеть всяким нехристям…
Биркин не пропустил это мимо ушей, холодно и напористо возразил:
– По первости, какие же иберцы нехристи, если за шестьсот лет до нас веру Христову приняли?.. Этак мы перед ними нехристями выходим!.. По вторости, деньги я только от моего государя принимаю, не то что некоторые поджиги, с ляхскими выкормышами снюханные… По третьести, могу и на судный поединок выйти, а там посмотрим, чья возьмёт, чей рот лжив, а чей правдив!
Всё услышал, одёрнул их:
– Языки придержите, при народе-то лаяться, – но слова об убежище резанули по сердцу. Вот царица Тамар не побоялась спасти сирот, а он, великий князь, у бабы, королевы Елизаветы, приюта ищет! Это ли не позорище для мужа и царя? И толпа с убийством упомянуты вовсе некстати! Нет ли тут намёка?.. Да, Андроник, последний из Комнинов, был великим императором, а как кончил? Предатели-вельможи напали во дворце, вырвали бороду, волосы, выбили зубы, отрубили руки, выкололи один глаз и вышвырнули из дворца на потеху холопам, а те уж постарались: били палками, камнями, обливали кипятком, кромсали на куски, а кости выбросили собакам. Зачем Родя вспомнил сие?
Это видение чуть не подкосило, но силой воли смахнул с души мгновенную цепкую паутину ужаса, недоверчиво переспросил:
– С Персиду, говоришь, было Иберское царство? Ну, если было – может, и опять когда-нибудь станет? Сие только Иисусу Заступнику ведомо. – И присовокупил: – А род Багратиони со мной в сродстве и через Палеологов, и напрямки: ведь кто был мужем царицы Тамар? Юрий Андреевич, князь Новгородский, внук Юрия Долгорукого, из младших Рюриковичей! Так-то оно выходит!
Биркин замолк в изумлении. Потом понизил голос, сказав, что он с пришедшими иберцами через толмача много говорил – мудрые старцы! Уверены, что над их родиной распростёрт покров Богородицы, а их языком Господь будет судить народы в Судный день, ибо иберцы приняли Христа ещё до Рима и Ромеи.
Пожевал губами.
– Слышал его?
– Кого? Толмача?
– Язык, дурак! Язык сей иберский слышал?
Биркин не очень уверенно пожал плечами:
– Ну да, слышал… Старцы промеж собой говорили…
– Каков он на слух? На что похож?
Биркин на малое время задумался:
– Каков?.. Зело не наш… Ни на что не похож. Клёкот такой гордый, глубокий… Иногда твёрдо режут, как ножом в адской кухне, а иной раз переливы такие страстные, бурные – будто ангелы в раю шепчутся. Иное слово бичом свистнет, а потом стихает, журчит, побулькивает округло, нежно, прямо горлиц воркотня…
Искоса кольнул Биркина взглядом, хмыкнул:
– Господу земные языки не надобны, паромщики не нужны! Господь с человеками на своём языке говорит… Но бич и нож на суде не лишни… Да и волки – добрые ребята!.. Оставим того драгомана
[235] -иберца, пусть в школе толмачей учит наших лоботрясов своей речи… На всякий случай – мало ли?.. А дары иберцы привезли?..
– Как же, не с пустыми руками явились! – подтвердил Биркин и перечислил: привезли смарагд в оправе, пергамент замшелый, апостолом Матфеем писанный, и крест витой, из побегов того святого кедра, что вырос в их городе Мцхета над хитоном Христа и стал целебен – от его коры и орехов лечится всё живое, ибо каждое ядрышко, любая скорлупка возвращают силы и здоровье… И ещё важное: на западе Иберия выход на море имеет, там раевидная Колхида, куда греки во времена оны за золотоносной шкурой прибыли, там град Китаидский, и храмы древние, и монашество могучее…
– О! Руно! Хитон! Пергамент! Крест! – пробила немая слеза: в недавнем сне Богородица велела беречь древнюю веру, а тут святой крест сам к нему пожаловал! Неспроста! Не иначе как Матушки Богородицы напоминанье! Разворотливо перекрестился на огромную икону за спиной. – Сии дары подороже других будут! А смарагд большой?.. С яйцо?.. А!.. И тут угодили! Мой камень – смарагд!.. Вези скорей иберцев – говорить с ними желаю! Пока подворье на Москве дадим, пусть своё посольство там гнездят, но тайно, чтобы персидский шахан-шах не прознал, не то гневных писем от него потом не оберёшься, зело грозить любит… А к ним, за горы, наше посольство отправим – пусть сидят смотрят, что да как. Там до Тавриды далеко?.. С моря можем по Гиреям ударить?..
Биркин, переждав суетёж и звон кубков, обрадованно подтвердил:
– А как же! Совсем близко! – и напомнил, что в Иберии, в Алавердинском монастыре, уже давно живут наши монахи-подсмотрщики, кои весь год под видом калик промежных бродят по стране, милостыню собирая, а зимой секретно отписывают на Москву в Посольский приказ обо всём, что видели и слышали при своих хождениях по Иберии.
Поморщился:
– Знаю. Усилить не лишне. Свой глаз всюду нужен… Деньгами пособим – пусть иберцы себе наёмников найдут и персов с османами щиплют, авось ослабят, нам легче будет их крушить… – Потом открыл золотую луковицу часов, постучал мизинным ногтем по стеклу. – Скоро пора! Время! Иди, Шишка, готовь что надо!
Шиш, красный и надутый от выпитого, был явно чем-то обижен, но хмуро кивнул, утёрся рукавом и укромно, по стенке, покинул трапезную.
В открытую дверь на овальных золочёных подносах вплыли жареные лебеди – обложены мочёными яблоками и сливами, украшены перьями. За ними спешно, чтоб не остыли, появились топеши – ломти калача в растопленном коровьем масле. Следом пожаловали лебяжьи потроха под медовым взваром.
Притронувшись поочерёдно к птицам, дав разрешение на их разрез, смеясь, крикнул, ни к кому не обращаясь:
– Эйя, гридни мои! Красивы мои лебеди? Небось покрасивее того жалчайшего петушины, коий был принесён ныне в жертву дворовому духу! Вишь ты, каковы лебеди – толсты и жирны, словно бояре на кормлении!
– И кормление отменить пора, – прошептал Биркин. – Бояре и воеводы жрут за обе щеки, а все кругом с голоду дохнут!
