Но тут Досифей с поклоном тихо, внятно спросил:
– Я могу удалиться? – и, после кивка, бесшумно закрыл за собой дверь.
Они тоже притихли. Посидели в молчании.
– Что сие значит? – спросил Сукин, указывая бородой на клочок.
– Так, моё, – отмахнулся он, забирая клочок и не став рассказывать про шишигу. – Спросить хотел: как думаешь, отче, если я в монастырь подамся? В скит, пещерником? Ты же знаешь – я был уже рукоположен! Даже имя мне в иночестве дано – Иона, в честь пророка… Как Иона из кита, так и я из грешного мира извергнуться хочу…
Сукин опешил:
– Ты? В скит? Затворником? – И засмеялся: – Давно пора! Столько-то грехов, что на тебе висят, тьмы лет отмаливать придётся!
– А смогу отмолить?
Сукин поворошил клобук на лавке, примял его ребром ладони.
– А кто его знает? Варавву-грабастика Господь на кресте простил, а тот молитв не знал, просто попросил… Многие злодеи в скит удалялись, чтобы свои рваные души зализывать… Давно пора! И сидеть тебе в скиту надо не просто, а вот как смиренник Илия Шаршава в Угличе… Как сидит? А так: на ём вериги плечевые, нагрудные, ножные, путо шейное, по пять медных повязей на руках, обруч для головы, семь вериг за спину и пояс цепной… Вот как он сидит! И тебе по грехам твоим так бы следовало!
Усмехнулся:
– Эти путы уже, почитай, давно на мне – еле хожу, еле сижу! Телом изнемог, душой – в тоске…
– Раз так, то куда ж тебе дорога, как не в скит?
– Куда, куда… А в Аглицкую землю!
Сукин в голос захохотал:
– Тебе? В Аглицкую? Тоже мне, брит хвостатый нашёлся! Ты что, с глузда съехал? На кого державу оставишь? Это что: захотел – поиграл, захотел – бросил, как та лошадка, что я тебе когда-то подарил? Помнишь то игралище, что проклятые Шуйские растоптали, когда посуду воровали? Вот что удумал! Да что ты там, на чуже, делать намерен? И хлипок ты для бегства! Чтоб на чужбину уйти и жить там – сил и смекалки много надо. Языки знать. Уметь терпеть, молчать, не показывать, что на душе, под всех ложиться…
На это обиженно возразил:
– А я что, мало этому в детстве учён был? И терпел. И молчал. И боялся. И даже когда царём стал – тоже первое время не особо говорил, больше боярам потакал по глупости. А ты что, тоже о побеге думал? Слишком уж связно всё излагаешь? – вдруг подозрительно уставился на старика.
Тот отмахнулся:
– Хотел бы – давно сбежал, да только от себя не убежишь. Тут рождён и тут помру, все беды сей скорбной земли приняв, как христианину подобает, – и напомнил с язвиной, что с тех пор, когда царю в малолетстве прятаться и молчать приходилось, много воды утекло, и за это время царь привык к приказам, злату и сребру…
Не дав договорить, распахнул тулуп и показал рясу:
– Где ты злато видишь?
– Вон на шее болтается! – глазами указал протоиерей на крест.
Озлился:
– Это для тебя надел, к тебе в гости шёл… А ты вот истинно на злате ешь и из серебра пьёшь! Даже жирники у тебя из серебра, а где это видано, чтобы монашеские светильники в серебро оправлены были? Манатьи золотом расшиты! Белогубцами молодыми себя окружил, как в хареме султанском! Тут и до бабьего духа недалеко! Ох и пахнет же у тебя тут миром, спасу нет! В такой скит, как у тебя, меня и на осиле
[106] не затащишь! – Но поутих: – Да и поеду я в Англию не просто так, за здорово живёшь, а чин чином – с семьёй, казной, охраной, с королевой о новом походе буду сговариваться…
– Ну и посмешищем себя на весь мир выставишь – где это видано, чтобы цари с казной по миру колесили? Недостойно сие! – твёрдо заключил Сукин.
Тут за дверью что-то зазвенело.
Вздрогнул, всунул руку в сапог за ножом.
– Что это? Идёт кто?
Сукин повёл плечом:
– Служка уронил что-то…
– Служки у вас тут, будто в шахском дворце! – Кисло огляделся, провёл ладонями по лицу, словно снимая паутину, вздохнул. – А как мыслишь, если великий новый крестовый поход созвать и Гроб Господень захватить – достойно это будет государя? Снимет это с меня кабалу грехов?
Сукин пристукнул палкой:
– Эк хватил! Поход! Уже пытались, да зубы-то и обломали о чалмоносцев, а не слабее тебя государи были… – он махнул волосатой рукой. – Ходили уж туда – с шишом вернулись! Фридрих Барбосский! Ричард Львиное Сердце! Хуан Антуанец! Сколько всяких-то шло – а одни разбитки вернулись. Мохаммедане зело крепки оказались, ничего не отдали, хотя зачем им этот Гроб? А так, конечно, такое христолюбивое дело плохим не может быть. И грехи бы простились, и короли бы европские в пояс поклонились – это как пить дать, всё-таки христиане, хоть и еретики. Да, а хорошо было бы у басурман все святые дары отобрать! Говорят, хранится у нехристей чаша, где Мария-грешница омывала ноги Иисусу, волосами промокая. Заодно и похоронное полотно Спасителя из Турина захватить – сии ризы до сих пор благоухают помазанием. Забрать обязательно! – воинственно оживился Сукин, по столу кулаком стукнул. – Где-то в Алеппо щепы от креста Господня – их тоже не забыть! Это древо зело свято! Да знаешь ли ты, что Христос был казнён на кресте, сделанном из дерева, кое выросло из отростка райской яблони, отколь вкусили запретные плоды Адам и Евва? Не знал? Его малый росток был спущен Господом из рая на землю, чтоб из него был выточен крест. И, говорят, – понизил голос Сукин, – что крест этот чудесной силой вобрал в себя все муки Иисуса, так что Он на кресте не очень-то и мучился… – Но, видя недоумение на лице духовного сына, поспешил перевести беседу: – А особливо у сарацинов меч Готфрида Бульонского отнять! Этот меч – великая сила!
Про меч знал с детства, но покорно ещё раз выслушал от загоревшегося протоиерея, что был на свете великий рыцарь Готфрид, коий дошёл до Палестины, взял Иерусалим, но королём иерусалимским стать отказался, сказав: «Не может человек надеть корону там, где Спаситель короновался терновым венком!». От него остался меч, в рукояти коего заложены частицы святых мощей, а сам меч закалён в крови девственниц, отчего не знает промаха и разит наповал.
Подождав, пока старик закончит, вернул его на землю:
– А дадут ли европские короли денег на поход? Людей? Кошт? Оружие?
Тут Сукин был убеждён:
– Ни полушки, ни полкопейки! Ничего не дадут! И не думай! Какое там? Что они тебе дадут? От них ветошки драной не дождёшься, сами зырят, чем бы поживиться! Гляди, какая грызня идёт повсюду…
Начал бесцельно шарить вокруг себя по лавке:
– Вот и я так думаю… Итак, твоё слово для меня – в скит податься? И от себя державу освободить – пусть рожает, как хочет? А может, просто умереть? Я смерти не боюсь. Человек со смертью не встречается: если он есть – её ещё нет, а если она есть – его уже нет. Сам же учил. Чего тут больше говорить?
