Надо дать, что Гирей просит, так просто тот не отвяжется (чтоб этот его сын на своей свадьбе бараньей костью подавился!). Да вот хотя бы из того дать, что Шиш в Антверпене хапанёт… Только время потянуть надо. Откуда Гирею будут известны камни из Антверпена? Даже если и обнаружится, что московский царь ворованными камнями располагает, – что с того? Царь такую-то крепость разорил, добычу взял, а среди той добычи сии камни были затёсаны… Да и какой с московского тирана спрос? Он сам с кого хочешь спросит, только держись!..
Быстро набросал ответ в Тавриду, суть была такова: безмерно рады послать челобитьё с просьбой об отсрочке тыша на свадьбу сына великого хана Девлет-Гирея, потомка великого царя Хаджи-Гирея Чингизида, основавшего город Кырым и всё вокруг! Подарок всенепременно пришлём, но попозже, попозже, ныне из-за непогоды подати ещё не собраны, урожай погиб от засухи, рыба с нереста не вернулась, пчёлы, помёрзнув, мёда меньше дали, дальний ясак из-за разливов рек ещё не подоспел, белка поизвелась, медведь раньше времени в зимнюю спячку впал и даже комары все куда-то исчезли. Как всё соберём и посчитаем – так сразу и отошлём с великим уважением!
Основное написано. Дьяки в Посольском приказе расцветят, на татарский переведут, будет любо-дорого читать. Дьяки – ушлые и дошлые, им главную соль дай – а они дальше сами знают, как словами тумана вперемешку с лестью и угрозами напускать.
– Капустки хочешь, Кругляшок? – поворошил кроля.
Тот, странно мяукнув, судорожно распахнул и свёл свои крылышки – они были размером с его уши, только без пуха и шерсти, на ощуп тонкие, но плотные, кожистые, выходили прямо из лопаток и складывались наподобие птичьих крыльев.
«Да кроль ли это или посланец ангельский? – опять стал жадно осматривать и неумело, рывками, гладить кроля по шёрстке, за ушами, между крыльями, отчего Кругляш довольно заурчал. – Иль помесь кошки с зайцем? Бомелий, узрев сие, поморщился: “O, Mutation
[117]!” Чего муть?.. Сам ты муть немецкая, а это ангел!» – обиделся за кроля.
Забавляясь с кролём, вспоминал Шишову затею обнести алмазников. Лихо придумано! С них не убудет! А камни можно на доброе пустить. Тем же жидам, только другим и в другом месте продать и на эти деньги закупить в Ганзе тихогромы, лекарственные снадобья, оружие, мебель, посуду – да мало ли чего? Всё надо! Всё оттуда приходит, а мы, торгуя воском, льном, мёдом, рыбой, солью и мехами, у Бога в простых перекупщиках состоим!
В Кремле у него чего только не было – и всё чужеземными мастерами сделанное! Чернильница серебряная с зуботычками и уховёртками! Серебряная песочница с узором! Ящичек особый, четвероуголен, с медным замочком, на подножках, а в нём и ножик с костяной ручкой, и чётки из кедра, и щипец бровный, и лопаточка для песка, и перья всякие – гусиновые, тростниковые, лебяжьи…
Всё было! А потом, как матушку ядами убили, так и разграбили бояре всё подчистую. Со стола сметали всё не глядя, в подушную наволочку – как будто это не царские вещи, а мужицкий навоз. Сущие татары! Хуже татар! И любимую готовальню, сафьяном червчатым обтянутую, украли. И черниленку в хрустальном кожухе, каким-то папой римским деду Ивану подаренную, с собой унесли. И часы стольные – в золоте наведены, под колпаком, влагалище чёрным бархатом заволочено, золотой канителью орёл двоеголовый вышит – в скатерть завязали, как воры подзаборные. А за два зело дорогих кубка, бабушкой Софьюшкой из Константинограда вывезенных (в бирюзе и изумрудах, с гребнями на крышках), даже подрались меж собой при разбое! Сам все эти надругательства видел – бояре от него не прятались, плевались, пинками и тычками отшвыривали, как кутёнка!
И главное, куда всё это подевалось? Когда мятежники выкошены были под корень, самолично обыскивал их дома, ворошил добро – и нигде ничего из своей дворцовой старой утвари не нашёл. Как сквозь землю провалилось! Малюта думал, что всё за межу уволочено и там перепродано. Или в землю вкопано – не себе, так внукам и правнукам, с них, хитрогадых плотолюбцев, на всякую гнусь способных, станется! Только позже выяснилось, что злыдни ещё до худшего додумались: на утвари – кубках, чашах, подносах – надписи перебили и новые нацарапали – поди узнай! Было Рюриковичей – стало Бельских! Было Глинских – стало Шуйских!
Гладил кроля, играя его крылышками и думая, что вот же, создал Господь божью тварь хищникам на усладу – как ей от когтей и клыков защититься? И он одинок и беззащитен, как этот кролик… Может, и прав был Никиткин батюшка Лупат, когда криком кричал Богу: зачем хищность в мире разлита, дай всем на пропитание траву, злаки и плоды – и все мирно жить будут, никого не губя и не пожирая? Хотя вот Саид-хан говорит, что индусцы верят, будто и в злаках, и в плодах, и даже в зёрнах чьи-то души затесались. Как ни крути, всё равно смерть выходит: и чрез хищный зрак, и чрез робкий злак.
Прошка, появившись с ночным питьём, сообщил, что Шиш в предкелье отирается, чего-то сказать желает.
– От его умностей уже башка трескается! Что ему надобно?
Явился Шиш, без шапки, но в шубе. Выволок из-за пазухи мятую бумагу, жарко заворковал:
– Государь, забыл: гравура на тебя непотребная по ляхским торжкам ходит, где-то под Вильно друкано. С-под низу надпись была по-немчински – это, мол, московский царь Иван, да я оторвал, отдельно спрятал – на границе не придрались бы…
Схватил лист. Приближая и отдаляя его, стал вглядываться:
– Аха-ха… Опять! Сколько можно? Я, понятное дело, вурдалак и оборотень на троне, а кругом невинные жертвы валяются! А почто младенцев не жру? На прошлых пасквинадах я младенцами рьяно хрустел, аж пена с морды капала!
– А съел уж всех! – подхихикнул Шиш. – И лапы поднял – новых требуешь!
Косо вперился в два ближних лица на плахе:
– Князь Курлятев, что ли? А второй – вылитый дьяк Елизар Дрожжин!
Шиш возразил:
– Нет, это не наши морды, не похожи… Гляди, один вовсе без бороды – где это видано? А у второго пейсы какие-то жидовские… Таких я в Антверпене навидался… Нет, не наши рыла. Это ты якобы в их Европию пришёл, всё разорил и теперь остатки казнишь!
Это приятно задело: он – царь не только у себя, но и у них!
– А, вот так… То-то я вижу, что и виселицы не наши… Таких у нас нет… И колы у нас иные… И палач какой-то странный, без бороды, нос орлом, усы кверху… То ли валашец, то ли мадьяр, то ли турка… Но турка в шальварах и чалме ходит, а тут камзол фряжский и черепуха без шапки… Рукава вон в локтях, как у баб, зажаты – у наших палачей рукава до земли свисают, куда там! И секира ливонская – у нашей древко длиннее, а лезвие у́же… И вдали – домишки немчужные, каменные, у нас таких нет. Вон кирха виднеется… А что за трон у меня? Это кресло какое-то замурзанное, на хилых курьих лапках! У меня трон – скала, слон усидит! За мной – что за ваза? Что? Круг для колесования? Глупость какая-то… Их колесо на мою карусельку для бабских катаний больше похоже, хе-хе… А кто это рядом со мной голыми задами светит? И одесную, и ошую?
