Шиш заглянул:
– Это, государь, враги! В землю бошками вбиты или со страху сами врылись!
Искренне был удивлён:
– Это когда я в землю бошками врывал? Они там, во Фрягии, совсем спятили? И халат на мне басурманский – где у наших кафтанов такие прорехи до пупа? А шапка – да, наша, боярская, но старинная – такие при деде Иване таскали, теперь уж никто не пялит – жарки и неудобны, легко с башки спадают… А это что за пятна на мне? Чумой, что ли, недужен? – Вглядевшись в существо на троне, всполошился, тайком сунув руку под ночную рубаху и украдкой ощупывая проклятую гнойную болону на елдане (никак не уходившую, невзирая на мази и натирания), но, услышав от Шиша, что государь пятнист оттого, что в виде барса изображён, успокоился. – Ну, ежели так… Барс – зверь умный, породный, видный, спуску никому не даст, в обиду себя не ввергнет, зато другим зело крепко досадить может. Оттого и когти у него. Ну и когтист же я! О, опасайтесь меня, когда я во гневе! Мои длани длинны, когти крепки, пощады не жди! Вопьюсь – не отцепишься! – развеселился, воздевая бумагу к глазам. – И на перстах, и на ногах скрючены, как у тигра, да и только! Откуда только им это известно, что меня ноги мучат? А мазали сего дня мазь?.. Эй, Прошка! Сюда, баляба! – Слуга сунулся в дверь. – Где Бомелево ножное снадобье? Забыл? Мазать надо!
– Утром думал…
Прошка принёс склянку, встав на колени, вытащил из-под перины царёву босую ногу и стал натирать пахучей мазью вспученные подагрой узловатые пальцы.
Недовольно заглядывал через его плечо:
– Когда ногти стригли?
– Когда велел – тогда и стригли.
– Видал, какие у твоего господина грозные когти рисуют балдеи? – не без гордости сунул гравуру слуге под нос.
Тот, не вставая с колен и не переставая натирать ступню, мельком взглянул на рисунок:
– Похож! Когда на меня вопишь – точь-в-точь руками так махать принимаешься. И чего это только четверо молодцов на бревно уложены? У тебя бревны были – ого-го, по две дюжины вый помещалось… Больно жидковато! А рубач с топором на тебя похож. Ей-бо, со стороны – точно ты! И нос такой же – орлом. И глаз суров…
Приосанился:
– А чего – рубач хорош! Осанист! Но не я! Если я рубач, касаб с колуном, – то кто ж тогда на троне восседает?
Прошка бесхитростно предположил:
– А сатана и восседает! Ты по его приказу рубишь людишек – он и рад! – Но, увидев гримасу на лице царя, поспешил обратиться к ногам, натёр вторую ступню и заверил, что ногти и завтра после бани вполне постричь можно: – Ночь подождут, а завтра отпарим! – пообещал и, привычно чмокнув поочерёдно хозяйские ноги, укутал их ночными пуховыми обмотками и водрузил под перину.
Он оглядел и обнюхал напоследок гравуру. Запах краски ещё не исчез и, значит, пасквинада исполнена недавно. И заключил:
– Нет, это не мы, а кто – неведомо. Дуболомы сами на себя малюют всякую гнусь – а я при чём? Гравурщик сей в Московском царстве никогда не бывал – ничего не знает! А что за припись под картинкой была?
Шиш вытащил обрывок:
– Вот. “Unter Hermelinen ein Tiger, welches Blut wie Wasser in sich soff…”
[118] А чего это – не разобрать.
Усмехнулся:
– Разобрать можно… Хермелин – это по-ихнему горностай… Под горностаем, мол, тигр притаился и кровь как воду в себя хлещет… Да как сказать? Правильно! С тихими и милыми я и есть нежный горностай, и ласковее того. А с врагами и буянами – тигр и хуже тигра! У правителя одна душа должна быть с лица грозная и суровая для врагов, а с исподу – мягкая и тёплая для друзей и семьи. Только так усидеть на троне можно, орды в узде удерживать! А это… – Смял и откинул лист на пол. – Ни рыба ни мясо! Охота им время и деньги на подобную дрянную дребедень тратить?
Напоследок обсудили, где могла быть отшлёпана сия гравура. Шиш предположил, что её мог сотворить беглый печатник Иван Фёдоров, не раз уже свой норов показывавший, и предложил послать его, Шиша, найти и убить предателя.
На это ответил, что нет, того быть не может, Фёдоров ныне далеко, а это дело рук польских панов.
– Да кто бы ни отдрукал, выбросить в отхожее место – и дело с концом! Пошли теперь все вон!
Прошка собрал с пола тряпки, обвёртки, комок гравуры, но Шиш не уходил, медлил, нарочито складывал бумаги, юлил, мялся, крутил глазами по стенам.
– Что ещё? – зная эти игры, спросил, укладываясь под перину.
– Вот ещё писулька одна, поганая… Против тебя.
– Что такое? Давай сюда! От кого?
Шиш вытащил помятый лист, объяснив, что это ему прикормленный толмач Сбышка в Кракове за золотой талер продал – готовое и переведённое на разные наречия, в том числе и на наше, тайное ядовитое письмо Стефана Батория ко всем народам. Письмо будет разослано, как только в январе на сейме его, Стефана, выберут королём, в чём он, очам видно, не сомневается, напротив, весьма крепко уверен, раз такие письмена умудряется готовить:
– Вишь, внизу токмо «января» стоит, без числа! И год смазан!
Взволнованно поправил ночную вязаную скуфью на высоком черепе: польский престол был как желанная, но недоступная дева.
– Вот балда краковская! Его ещё не выбрали, а он уже на рожон лезет с письмами – что же потом будет? И что нового они могут накарябать? Сутяжное враньё, извитие глупостных словес! Ну, раз приволок, читай. И урды подай!
Шиш подал кубок с отваром, а сам начал, запинаясь и шмыгая носом, читать:
Призыв
Божьей милостью короля Польского, великого князя Литовского, Мазовецкого, Жемайтского, Киевского, Волынского, Подляшского, Инфлянтского, а также князя Семиградского Стефана Батория ко всем христианским и иным народам
Всемогущий Бог за наши грехи попустил быть возле наших границ Московской Тартарии, обманом сотворённой нечестивыми московскими князьями, кои в братоубийственных войнах, смутах, изменах и сговорах с Ордой захватили – и продолжают захватывать – всё, до чего в состоянии дотянуться их загребущие лапы, приносящие горе всем ближним народам, ибо все земли, захваченные алчной Московией, влачат жалкое рабское существование, брошены Богом и людьми, отданы на произвол кровожадному тирану Ивану – новому Навуходоносору.
У этого разноликого московского сброда даже имени своего нет – меря, мокша, русь, весь, чудь, угры, мордва, мари, моксель и другое. Подобно фараоновой казни, Московия проникает всё глубже в наши христианские земли, разнося повсюду заразу своей греческой ереси, грубых нравов и зверских законов. Подобно саранче, они размножаются среди нас, чтобы потом подло и предательски открывать ворота наших городов стаям своих прожорливых соплеменников. Сами же московиты ни к чему, кроме лени, пьянства, обжорства и похоти, не склонны и не способны, по примеру своего вожака – кровопийцы-царя, голодным волком на народы бросающегося. Московиты хищны, как гиены, поворотливы, как лисы, неприхотливы как зайцы, и, подобно стаду баранов, подчинены своему зверовидному тирану, ибо только с виду они дурачки и простачки, на самом же деле опасны, злы, жестоки и готовы в любой миг идти грабить и убивать.
