Но Бог их уже наказует! Стараниями нынешнего московского царя-людоеда многие их пограничные крепости пали, волости стоят сожжены и разграблены опришней, сёла покинуты смердами, на дорогах царят разбой, в городах – воровство, среди воевод – грызня и склоки, среди бояр – мздоимство и продажничество, среди князей – пря и ругня, на троне – пустота, отчего вся Московская Тартария висит на ниточке, кою следует обрубить как можно скорее.
Посему ныне, в удачный миг, дабы спастись от этой еретической нечисти, всем просвещённым сеймам, радам, сенатам, ассамблеям, парламентам, дворам надлежит забыть свои распри и, соединясь, совместно одолеть сию вселенскую напасть, схожую с пришедшим за грехи наши Апокалипсисом.
Следует отрезать Московию от мира, разжигать её изнутри и душить снаружи, ибо Московия питается крохами с наших столов, не имея ничего своего – всё перенято, перекуплено или украдено в наших королевствах. Строго запретить посылку туда оружия, пороховых припасов, снастей, механизмов, лекарствий и другого нужного товара. Ни под каким видом не пускать туда мастеров, докторов, учёных и других сведущих людей. Ни в коем случае из Московии ничего и никого у себя не принимать.
И главное – не трогать московского царя-тирана, а всячески способствовать его животному нраву! Чем дольше сей зверь сидит на троне – тем больше московитов исчезает с лица земли, тем слабее станет Тартария, тем легче будет единым мощным ударом стереть эту варварскую гиль в прах, послать её в пасть ада, где уже обитают разные злые народы, самоё себя сожравшие в неуёмной алчности своей.
Для такого удара надо собрать новый Крестовый поход против Московии и не пожалеть на это средств и солдат – победа будет стоить наших праведных усилий! Если не сделаем сие ныне – то сгинем скопом: зверь воспрянет, разрастётся и поглотит нас, как он поглотил и превратил в кал всё сущее вокруг себя!
Я, король Польский и великий князь Литовский Стефан Баторий, кладу треть казны Речи Посполитой на этот поход и призываю всех разумных и предусмотрительных государей последовать моему примеру, ибо вижу своё призвание в том, чтобы до конца дней бороться с ненавистной народам Московской Тартарией, в чём да и поможет нам великий и всемогущий Господь Бог, аминь!
Писано в Кракове, января… числа 708… года
По мере чтения взбудоражился, сел в постелях:
– Ах ты, гадюка! Совсем разума лишён! Что брешет – сам не знает: то он до конца дней своих со мной тягаться вздумал, то единым махом победить решил, то крестовым походом собрался, словно я сарацин какой! Так уж что-нибудь одно выбирай, вахлак, – всё вместе не вяжется!
Ответные слова стали донимать, просились скорее вычесаться из мозгов, поэтому перелез из постелей в кресло, допил урду, посохом скинул со стола грязные миски и велел Шишу брать черниленку с пером:
– Писать будешь!
Шиш попытался было отговориться: зачем писать, письма же ещё нет, да и будет ли, неизвестно. Погрозил ему:
– Не лепечи! Готов? Рисуй гусьи лапки, кавычь дорогу моим прямым словам! «Призыв великого князя, государя всея Руси Иоанна Васильевича к безродной милости гороховому королю, великому князю похвальбы и дуды, обалдуну краковякскому, а также графу завиральному и пану пердильному Штефанке Баторию. Ваше великое ничтожество! А не заткнуть ли тебе свою собацкую пасть, пока на языке зело жарко не стало? Ты, выползень трансильванский, ещё и не король, и не царь, и никто, даже вашим смеховодным сеймом ещё не избран, а уже в глупых листках мой великий народ хаешь: шавки-то всегда на высокопородных псов брешут, а близко подойти боятся. Вот и ты бойся! На себя оборотись, дурачина, подобно Хаму на отца своего дерзающий! Я и ты – это гора и мышь, слон и червь, орёл и воробьёнок!
Ежели ты, то ли царь, то ли псарь, голь перекатная, воеводишко поганый, меня и мой народ лаять сдуру вздумал, то и я молчать не буду и поражу тебя моим словом, как Господь поразил моавитян в пустыне. А моё слово, учти, – остро, горько, крепко, занозисто! Вопьётся – не вытащить!»
Поскреблись. Стрелец выдвинул в проём двери немого писчика Кафтыря.
Взметнул чётки:
– А! Пустить! Кстати явился! Садись, будешь писать в очередь, а то Шиш умаялся, не успевает с непривычки, ему языком молоть сподручнее, чем умное делать…
Кафтырь, поклонившись, скинул полушубок и поставил на пол плоский сундучок. Не торопясь ушёл к столу, забрал у Шиша бумагу и перо, расправил чёрную бороду и в готовности уставился на царя.
Тот порылся в бороде, почесал затылок, извлекая нужное:
– «Тебе ли о чести говорить, кургузый сквалыга Штефанко, когда твоя Польша, девка вертепская, блудница вертопрахская, своё славянство за тридцать сребреников продала! Под немца легла, язык свой кириллический на нечестивую латиницу сменяла, иудино шипение в речь свою напустила – видно, чтоб сподручнее было папе римскому в ухо неустанно ябедить и наперсничать – шу-шу-шу да ша-ша-ша… Вот вы каковы, бывшие христиане, а ныне хуже сарацинов веру Христову топчущие и в арианскую ересь впавшие! Недаром говорят: ляхи – дьяволу свахи, позорные ряхи, достойные плюхи и плахи».
Видя, что Кафтырь прячет усмешку в бороду, воодушевился:
– Что, молчун, хорошо словесные вирши плету? Ещё лучше могу! Строчи дальше. «А все эти несчастья потому с вами случились, что после смерти короля Сигизмунда Августа Ягеллона ваше тупорылое панове не меня, вашего истинного повелителя, в короли избрало, а недотёпу Генриха Валуа из Париза приволокло и на трон водрузило – как же, паризиана Валуа им подавай! Он, конечно, француз и посему пуст, как головешка, но даже он, дурная голова, взял да и убёг от вас – столь вы отвратны оказались. Прямо ночью, в бабском платье! Так-то от вас истинные короли шарахаются, а такие выскочки, как ты, на этот змеиный трон обманом, подкупом, тихой сапой вползать умудряются! Ты подумай сам – кто ты есть? Отец твой – семиградский дворничий, мать – торговая убиралка…»
– Государь, матерь его – дочь подскарбия
[119], зело богатого, да и отец – князь Иштван, знатный воевода… – перебил Шиш, но прикусил язык, услышав возбуждённое:
– Лучше тебя знаю, сиволап! Писать, как говорю! «И мать твоя – торговка, и дядья твои – менялы, и шурья – заимодавцы, а ты, нефирь Штефанка, из столь срамного полужидовского гнезда вылезший, королём взлететь вздумал?! Хорошо ещё кайзером вавилонским или базилевсом египетским не назвался – с выскочек, как ты, и такое станет! Да таких королей, как ты, у меня на любом балчуге три дюжины на копейку дают! За полушку, цельну тушку! Ты с кем равняться вздумал, папский задолизец, лизоблюд, веру продавший, без совести жилец, без памяти мертвец? Ты так ничтожен, что даже чернила мои высыхают от смеха. И где это видано, чтобы жалкие воеводишкины дети на великого царя пасть разевали? Если тебе твои ксёндзы чуток мозгов в черепе оставили, то взвесь: лучше ли тебе со мной дружбу водить – или враждовать? От вражды со мной только обгорелые камни остаются, в погибель завёрнутые и кровью омытые!» Что, устал? – видя, как Кафтырь вздёргивает руку, приостановился и взмахнул чётками в сторону Шиша: – Ты! Продолжай!
