Я стала пересказывать фильм, но по ходу рассказа нелепость интриги становилась все очевиднее.
– Все же надо было обязательно досмотреть до конца, – стоял на своем Святослав Теофилович.
Снова заговорил о Листе, потом – о сочинении музыки.
– Вы знаете, я ведь сочинял, я вам играл, наверное?
– Нет.
– Я сочинял, когда мне было одиннадцать лет, оперу «Бэла» (конечно, только начало и без либретто) и еще «Ариана и Синяя борода» по Метерлинку, две оперы. А потом романсы. Еще фокстроты. Генрих Густавович меня спрашивал: «Откуда ты это взял, эти фокстроты?» Я потом понял: это Одесса (и Святослав Теофилович вдруг совершенно преобразился и показал танцующую нэпманскую парочку, со всеми ужимками, – очень легко и грациозно). Но не просто фокстроты, а с развитием, бурным размахом, неожиданными гармониями, вдруг G-dur'ный фокстрот кончается а-moll'ным аккордом.
– Почему же вы перестали сочинять?
– Потому что приехал в Москву. И стал пианистом. Поэтому же не стал дирижером. Один раз продирижировал Ростроповичу Симфонию-концерт Прокофьева, и все сказали: «Ну вот, теперь он станет дирижером». Но я не стал. Пошли снова концерты и так далее. Знаете, в чем одна из причин, почему я не хотел дирижировать? Потому что когда берешь партитуру, исчезает всякая тайна, происходит анализ, а я терпеть не могу анализировать. (Однажды Святослав Теофилович признался мне, что, стоя тогда за дирижерским пультом, безотчетно повторял про себя: «А ведь это легче, это легче!»)
– Но разве вы не анализируете, когда играете сочинение?
– Нет. Я просто беру и играю его как оно есть.
– Все же я не верю, что вы не любите заниматься.
– Не люблю. Меня, знаете, что может занимать? Вот что. Я пять минут играю Этюд Листа на тему Паганини, пять минут октавы из «Дикой охоты». Сколько я успею сыграть за час, – такая вот чисто математическая задача меня увлекает, и я занимаюсь. Сколько же раз приходится повторять! По часам и без конца. И мысли приходят в голову дурацкие, потому что нельзя же думать ни о чем серьезном, – это мешает, а потому лезут в голову какие-то непервосортные мысли. Ну, конечно, я люблю заниматься, когда учу что-то впервые. Например, Шимановского буду учить с удовольствием. Но снова и снова учить Вариации Брамса?! Нет, это я не люблю.
Десятое ноября. Улан-Удэ
Утром на улице слышала, как молодая женщина спросила своего спутника:
– К кому бы подкрасться, чтобы попасть на Рихтера?
Внутреннее убранство Академического театра оперы и балета в Улан-Удэ – это традиционный театральный интерьер, пышный уют, старина, нарядные ложи. В театре жар ожидания – все готово к концерту, настроен рояль, ломится от слушателей зал. Рихтер выходит на сцену, занавес еще закрыт, пробует рояль, проверяет, достаточно ли высоко поднято сиденье, шутит, «пугает» публику: берет «страшные» диссонантные аккорды. Потом уходит в артистическую. Ведущая объявляет программу – снова, как и в Чите, брамсовскую.
В антракте, услышав слова «открою дверь» (в артистической было душновато), Святослав Теофилович тотчас пропел:
– «Откройте дверь. Пусть слышат стоны»… Откуда это?
– Из «Тоски».
– (С удовлетворением.) Верно. Это замечательная опера. Только чересчур все страшно. Слишком…
Рихтер возмущался, что Бриттен отказался от его предложения написать оперу на сюжет третьей пьесы из трилогии Бомарше «Преступная мать».
– Эта пьеса как раз лучшая. Лучше, чем «Севильский цирюльник» и «Свадьба Фигаро».
Прозвенел третий звонок. Труднейшее второе отделение. Вторая соната и Вариации на тему Паганини.
Отзвучали аплодисменты. Кончился 116-й концерт. Благодарность слушателей. Артистическая полна цветов. Под руку с внуком входит немолодая женщина.
– Я здесь самый первый, самый старый музыкальный работник. Я счастлива, что дожила до того, чтобы вас услышать. Спасибо.
Снова и снова звучали слова признательности.
Святослав Теофилович более или менее доволен концертом:
– Я сегодня уже импровизировал в Вариациях. Менял темпы. Вы, конечно, сейчас скажете «ой-ой-ой», но я вам скажу, что действительно следовало бы сделать после такого концерта. (Пауза.) Обязательно. (Пауза.) Знаете что?
– Нет.
– Позаниматься еще два часа.
– (Совершенно невольно.) Ой-ой-ой.
…Рихтер один. Наваливается усталость.
– Утомительно. Брамса, знаете ли, нелегко играть. Все-таки Брамс…
Вернувшись домой, Святослав Теофилович сел на узкий диван, который с первых же минут решительно предпочел необъятному, утопающему в нейлоне ложу в спальне (куда ни разу не зашел, – только увидел его один раз и в страхе отпрянул), откинулся на его жесткую спинку и сказал:
– Опасно, когда уши закрыты на новое. Как-то Яков Зак играл концерт Метнера. Анна Ивановна Трояновская стояла с Еленой Александровной Скрябиной. Подошел Самуил Евгеньевич Фейнберг
[44] и спрашивает: «Ну как ваше впечатление?» Анна Ивановна отвечает: «Ну что ж, очень интересно было. Но сейчас, когда мы слышим Шостаковича и Прокофьева»… Фейнберг: «Переметнулась-таки!» Повернулся и ушел. Анна Ивановна сказала: «Я посмотрела вслед и увидела, что уходит он в рыцарских доспехах».
Я, например, люблю Ксенакиса. Из современных композиторов лучшие – Булез, Лютославский, Шнитке, Берио, Ксенакис. Бриттен же приблизил к слушателям современную музыку, сделав ее более доступной. Шнитке я люблю не только за то, что он один из лучших композиторов XX века. Но и за его статью, – пошутил Святослав Теофилович, – в которой он похвалил меня за постановку «Поворота винта». Я вообще люблю, когда меня хвалят не за музыку, а за что-то другое. Это меня подкупает. Берио тоже сказал мне: «Я вас поздравляю не как музыканта, а как художника. Ваши пастели, которые висят у Лорина Маазеля, замечательные».
Поздно вечером состоялся совместный ужин. «Гвоздем программы» были «дранки» – картофельные оладьи. За ужином Святослав Теофилович восхищался оперой «Война и мир», и музыкой, и либретто, написанным Миррой Мендельсон-Прокофьевой.
– Либретто имеет огромное значение. Это же большая литература. В итальянской опере либретто не так уж важны. Но у Римского-Корсакова либретто играют большую роль, а вагнеровские – вообще шедевр. У Брюсова «Огненный ангел» – вымученный, а Прокофьев сделал прекрасное либретто. Лучшие оперы Прокофьева – это «Семен Котко» и все-таки «Война и мир». Станиславского бы в качестве постановщика! Я первый показывал эту оперу разным композиторам по рукописи Сергея Сергеевича. Дмитрию Дмитриевичу опера очень понравилась. А на других композиторов я не обращал внимания, хотя Н. опера не понравилась.
