Вопрос, который так безапелляционно решают два разных, но ставящих перед собой некую обязательную задачу биографа, заслуживает между тем обсуждения.
В том, что преступник во время смертного обряда судорожно тянется к кресту, нельзя усмотреть наличие веры, точно так же, как нельзя усмотреть неверие в том, что он не сознаёт в этот момент «что-нибудь религиозное». Эшафот – не самое удобное место для разрешения теологических споров.
Млодецкий, после некоторого колебания всё-таки целующий крест, и толпа, отозвавшаяся на его поступок глухим и сочувственным гулом, – эта картина исполнена для Достоевского глубокого смысла. Временное сходилось с вечным – и это схождение давало надежду примирить всех. «Злодеи» превращались в мучеников – и мученичеством своим как бы искупали злодейство.
Если Алёше Карамазову суждено было погибнуть на эшафоте, то день 22 февраля сыграл бы в этом замысле не последнюю роль.
Глава IX. На сцене и за кулисами
В пользу детей
Зима 1880 года закончилась казнью Млодецкого. Наступила весна.
К весне успех «Братьев Карамазовых» уже не вызывал сомнений. Отрывки, читаемые на вечерах, встречались восторженно. Книжки «Русского вестника» переходили из рук в руки.
Роман нужно было закончить хорошо и в срок.
15 марта Анна Григорьевна пишет племяннику мужа: «…Если найдёте нужным переговорить, приходите утром: до 11 часов я всегда дома; вечером же никогда не свободна, так как диктуем напропалую и спешим отослать в “Русский вестник” “Братьев Карамазовых”»
[442].
Диктовал, разумеется, Достоевский. Однако множественное число употреблено не случайно: труд, если учесть его физический объём, совершался совместно. И в украсившем роман посвящении – Анне Григорьевне Достоевской – не только любовь, но и признательность литературная.
Между тем весна выдалась трудной: благотворительные вечера следовали один за другим. И отказать не было никакой возможности.
Ещё в феврале он дал обещание читать в пользу Дома милосердия. («Позвольте, – писал он П. И. Вейнбергу, – пожать Вам руку за то, что стараетесь о детях»
[443].)
Сами дети были необычные: из вновь учреждаемого «предупредительного отделения», задача которого, как пояснил Вейнберг, заключается «в призрении тех детей, которые вследствие отсутствия нравственного и материального ухода за ними впоследствии должны попасть уже, так сказать, в штат Дома милосердия, или просто пропасть, – таких детей, одним словом, один из образчиков которых мы видим в Вашем “Мальчике на ёлке”»
[444].
Рассказ «Мальчик у Христа на ёлке» помянут не случайно. Его герой, замерзающий в чужой подворотне, за дровами, мог бы – при более благоприятном стечении судеб – оказаться «в штате» Дома милосердия, иными словами – выжить. И если рассказ взывал к общественной совести и тем самым делал своё дело, то теперь его автору предоставлялась возможность помочь своим героям не только нравственно, но и материально.
Дети всегда интересовали Достоевского (недаром одно из продолжений «Карамазовых» замышляется как «роман о детях»). Но с особенным чувством вглядывается он в «мальчиков с ручкой» – маленьких обитателей социального дна.
В начале 1876 года он посетил Воспитательный дом – приют для незаконнорожденных. Изложив в «Дневнике писателя» свои впечатления, он ставит «неудобный» вопрос – о будущем этих «вышвырков», этих отверженных, никогда не знавших ни семьи, ни материнского тепла.
Он требует социальной компенсации.
«…Не вознаградить ли их как-нибудь другим путём, – спрашивал он, – возрастив, например, в этом великолепном здании, – дать имя, потом образование и даже самое высшее образование всем, провесть через университеты, а потом, – а потом приискать им места, поставить на дорогу, одним словом, не оставлять как можно дольше, и это, так сказать, всем государством, приняв их, так сказать, за общих, за государственных детей»
[445].
Всё это говорится в пользу детей. Разумеется, подобные советы не были приняты всерьёз, ибо то, что предлагалось, – слишком радикально. И он подчиняется обычному порядку вещей: несёт свою лепту на дела благотворительные.
Вечер в пользу Дома милосердия состоялся 20 марта.
На вечере этом с Анной Григорьевной приключился престранный случай. Лица большинства мужчин, сидящих в зале городской думы, показались ей знакомыми. Анна Григорьевна встревожилась: не галлюцинация ли? В антракте дело разъяснилось. Жена городского головы была одной из попечительниц Дома милосердия, и, конечно, все купцы и приказчики Гостиного двора отозвались на её зов посетить литературный вечер в пользу патронируемого ею учреждения. «А так как я, – продолжает Анна Григорьевна, – запасаясь ввиду лета материями для детских платьиц, в поисках красивых рисунков, на днях обошла весь Гостиный двор, то лица приказчиков мне запомнились и теперь показались знакомыми»
[446].
Воспоминания Анны Григорьевны следует дополнить.
Газета «Берег» сообщала: «Публики на вечер собралось немного, особенно в начале вечера передние ряды кресел были почти не заняты». (Как видим, призыв супруги городского головы менее всего подействовал на состоятельную публику, обычно покупавшую билеты в передние – самые дорогие – ряды партера.)
Из писателей, кроме Достоевского, присутствовали Потехин и Григорович.
«Публика встречала исполнителей радушно, – продолжает «Берег», – особенно долго раздавались рукоплескания, когда на эстраду взошёл наш талантливейший романист г. Достоевский… Г. Достоевский прочёл отрывок из романа “Братья Карамазовы” – именно беседу монастырского старца Зосимы с бабами»
[447].
На сей раз – может быть, ввиду не очень высокой интеллигентности аудитории – он читал сравнительно простой для восприятия текст.
Он выступал в пользу детей: в зале сидели взрослые. Но известен случай, когда он читал детям. Это было примерно год назад – вскоре после уже описанных тургеневских дней. 3 апреля 1879 года в Соляном городке
[448] состоялся утренний детский праздник.
«Большая аудитория педагогического музея была переполнена так, что многие стояли в проходах, – сообщается в газетном отчете. – Такую массу публики, конечно, привлекло извещение об участии в празднике г. Достоевского. Праздник начался пением детского хора… Хор пел очень удовлетворительно и вызвал самые оживлённые приветствия. В заключение, при общих овациях, хор несколько раз пропел «Боже, Царя храни».
