Последнее обстоятельство подчёркивается не случайно. Строки национального гимна обретали буквальный смысл в связи с вчерашним событием: 2 апреля Соловьёв стрелял в государя.
«Затем, – продолжает газета, – последовало чтение г. Достоевского. Предполагалось, кажется, прочесть былину об Илье Муромце
[449], но лектор выбрал свой рассказ о Христовой ёлке для замёрзшего мальчика (из «Дневника писателя»)».
Для детей выбирается повествование о детях: в светлый пасхальный день читается рождественский рассказ с далеко не идиллическим сюжетом.
«Мастерское чтение, – заключает хроникёр, – произвело сильное впечатление на публику. По окончании рассказа, когда г. Достоевского вызвали, на эстраду вышли несколько мальчиков и девочек и поднесли ему букеты цветов»
[450].
Не совсем ясно, какие это были цветы, – живые или искусственные – и могли ли они соперничать с розами, поднесёнными ему две недели назад. Впрочем, это не так уж важно. Главное, что букеты дарили дети.
«Ввиду того, что праздник был детский, – вспоминает Анна Григорьевна, – муж пожелал взять на него и своих детей, чтобы они могли услышать, как он читает с эстрады, и увидеть, с какою любовью встречает его публика… Фёдор Михайлович оставался до конца праздника, расхаживая со своими детьми по залам, любуясь на игры детей и радуясь их восхищению доселе невиданными зрелищами»
[451].
С детьми он быстро находил общий язык: гораздо быстрее, чем со взрослыми.
Все ли браки заключаются на небесах?
Пожалуй, никогда ему не приходилось выступать так много, как весной 1880 года. На следующий день после вечера в пользу Дома милосердия, 21 марта, состоялся ещё один благотворительный концерт – в пользу Женских педагогических курсов. Он проходил в зале Благородного собрания: место было привычным.
Событие это заслуживает внимания.
Устроители вечера по примеру прошлого года решили соединить у себя двух знаменитостей – Тургенева и Достоевского.
Хотя Тургенев с начала февраля находился в Петербурге и теоретически они могли видеться, вероятность подобной встречи была очень мала. Нейтральной территорией был дом Полонских: однако радушные хозяева старались избежать неприятностей вроде той, которая произошла на тургеневском обеде.
Итак, если они не встречались у Полонских, то 21 марта должна была состояться их первая встреча: первая после вынужденного публичного рукопожатия – год назад, в зале того же Благородного собрания.
Вечеру 21 марта предшествовали некоторые события.
Три девушки-словесницы отправились на переговоры к Тургеневу, а математички поехали приглашать Достоевского. С Тургеневым дело уладилось сравнительно быстро. Оказалось, правда, что он дал подписку не участвовать в публичных чтениях (правительство – не без науськивания со стороны «Московских ведомостей» – несколько преувеличивало степень его оппозиционности)
[452]. Однако деятельные педагогички «нажали» на директора всех женских гимназий и педагогических курсов И. Т. Осина, тот в свою очередь обратился к принцу П. Г. Ольденбургскому (председателю Главного совета женских учебных заведений) – и желанное разрешение было получено.
Вторая депутация вернулась ни с чем.
«Достоевский отказал нам, – кричали наперебой математички. – Это вы виноваты! Зачем вы были у Тургенева раньше, чем мы пригласили Достоевского? Вы обидели его. Теперь поезжайте сами. Он прямо сказал: «Вы были у Тургенева, зачем я вам? Или вы хотите собрать у себя всех писателей? Боитесь, что сбор будет неполный? Не беспокойтесь, имя Тургенева на афише соберёт полную залу. Оставьте меня в покое. Я не поеду».
Повторяем: он крайне редко отказывался от выступлений. Но тут были причины.
На 20 марта уже был назначен вечер в пользу Дома милосердия, а осилить два вечера подряд при его эмфиземе было не так легко. Кроме того, у него могло возникнуть подозрение, что Тургенева пригласили не только раньше, но и вместо него, Достоевского, и только неуверенность в успехе (он вполне мог слышать о подписке) заставила педагогичек обратиться именно к нему.
Ещё об одной причине мы скажем несколько ниже.
Девушки-математички оказались с характером – и после бурных огорчений решились отправиться к Достоевскому вторично: впрочем, без особых надежд на успех. И женская настойчивость была вознаграждена.
«Часа через два математички вернулись сияющие, встретив совсем другой приём у Фёдора Михайловича. Вероятно, пожалев о своей горячности, он обрадовался, увидев их вновь.
– Ну вот, я вижу, что вы добрые, – сказал он, – любите меня… Ну, будьте спокойны, я приеду к вам… приеду.
Он предложил чаю, усадил к самовару, угостил печением, варением, ласково поговорил с ними и отпустил их счастливыми и довольными домой»
[453].
Он сдался без боя: судя по всему, в глубине души он желал этого повторного приглашения, сожалея о своем отказе и не зная, как поправить дело. Замечательно, что на этот раз о Тургеневе не было даже упомянуто. Ему важно убедиться, что он – гость желанный, что хлопоты математичек вызваны не устроительной тактикой, а искренним стремлением видеть и слышать на своём вечере именно его.
Этот случай очень напоминает ситуацию, описанную в других воспоминаниях.
На одном из вторников у Штакеншнейдеров жена драматурга Аверкиева стала просить его прочитать что-нибудь вслух. «Подошла она к Достоевскому с самоуверенностью хорошенькой женщины, которой в подобных просьбах не отказывают, и потерпела фиаско. Долго, впрочем, она с ним возилась, но он опять задумал ломаться. Наконец, она рассердилась и бросила его. Но когда она отвернулась от него и пошла к своему месту, я заметила в его взгляде, которым он её провожал, недоумение и сожаление – «зачем, дескать, ты рано отошла, не дала мне ещё немножко поломаться? Я бы ведь согласился».
Конечно, каприз; но каприз не злой, высокомерно-заносчивый, а бесхитростный, наивно-ребяческий, выдающий некую детскость натуры.
Кстати, хорошо изучившая его характер Е. А. Штакеншнейдер действовала в подобных случаях просто: «Я сунула ему в руки том Пушкина и говорю: “Я нездорова, доктор запретил меня раздражать и мне противоречить, читайте!” Он не возразил ни слова и немедленно стал читать…»
[454]
