«Что за превосходное чтение! – восклицает газетный репортёр. – Сколько простоты и между тем теплоты и задушевности. Прочтённый отрывок очень интересен. В нём выведен и совершенно замечательно обрисован некий юноша Коля – яркая характеристика одного из хороших типов “увлечённой молодежи”, увлечённой на социально-сумбурной почве»
[520].
Текст комментировался ещё до его появления в печати.
После вечера Достоевский сообщает Любимову: «…эффект, без преувеличения и похвальбы могу сказать, был чрезвычайно сильный»
[521].
Об «эффекте» упомянуто не без расчёта. Информация предназначена лицу, являющемуся – по должности – первым читателем романа. Помощнику Каткова совсем нелишне знать, что роман пользуется успехом у публики. В своих далеко не простых отношениях с руководителями «Русского вестника» Достоевский не прочь опереться на силу общественного мнения.
Теперь он явится перед широкой публикой только в июне: в Москве – в час своего наивысшего торжества.
Сплетня не первой свежести
Весна 1880 года одарила не только одними лишь эстрадными успехами. Она огорошила и неприятностями литературными.
В апрельской книжке «Вестника Европы» – журнале либеральном, солидном, уважаемом – Павел Васильевич Анненков делился своими воспоминаниями о сороковых годах.
Годы эти были памятны Достоевскому.
Описав блистательный дебют двадцатичетырёхлетнего автора «Бедных людей», добросовестный воспоминатель продолжает: «Внезапный успех, полученный его повестью, сразу оплодотворил в нём те семена и зародыши высокого уважения к самому себе и высокого понятия о себе, какие жили в его душе. Успех этот более чем освободил его от сомнений и колебаний, которыми сопровождаются обыкновенно первые шаги авторов: он ещё принял его за вещий сон, пророчивший венцы и капитолии, а когда решено было напечатать «Бедные люди» в альманахе Некрасова «Петербургский сборник» (1846 г.), автор совершенно спокойно и как условие, следующее ему по праву, потребовал, чтоб его роман был отличен от всех других статей книги особенным типографским знаком, например – каймой. Роман и был действительно обведён почётной каймой в альманахе»
[522].
Когда автор «Замечательного десятилетия» выпустил в следующем году свои воспоминания отдельным изданием, он исключил из приведённого текста последнюю фразу: именно благодаря ей почтенный мемуарист попал в пренеприятнейшее положение.
4 апреля в «Новом времени» появилась безымянная заметка. Процитировав слова Анненкова о кайме, автор заметки не без ехидства присовокуплял: «Мы взяли “Петербургский сборник” 1846 года и увидели, что г. Анненков это обстоятельство сочинил, вероятно, по свойственному ему добродушию: “Бедные люди” напечатаны без всякой каймы, тем же самым шрифтом, как и другие статьи этого сборника. Мало этого, “почётной каймой” отличены “Помещик” Тургенева и “Парижские увеселения” Ивана Панаева, – под этой почётной каймой мы разумеем иллюстрации… Таким образом, П. В. Анненкову надо покаяться, а вместе с ним и “Вестнику Европы”. Это прискорбно будет для таких тузов…»
[523]
Между тем свидетельство Анненкова не было исключительно плодом его воображения. Мемуарист гальванизировал легенду тридцатипятилетней давности. Старая окололитературная сплетня получила официальный статус литературного факта.
«Муж был страшно возмущён такою клеветой…»
[524], – пишет Анна Григорьевна. Заметка в «Новом времени» должна была несколько его успокоить.
Однако теперь забеспокоился Анненков.
В апреле 1880 года он находился за границей, но реплика «Нового времени» дошла до него довольно быстро. Автор «Замечательного десятилетия» срочно посылает М. М. Стасюлевичу (издателю «Вестника Европы») оправдательное письмо:
«…Память мне не изменила, да и не могла изменить. Всему тогдашнему литературному миру были известны долгие переговоры Достоевского с Некрасовым, предметом которых служило требование первого, чтобы роман его был отличен от других произведений в альманахе каким-либо почётным знаком, помещая или на первом месте или на последнем и как бы отдельно от соседей… Прошу Вас навести справку об этой подробности у Тургенева, который знал всё это дело… Я сам видел первые экземпляры Сборника с рамками… Может быть, что злосчастной рамкой наделены были только первые экземпляры «Петербургского сборника» и опущена она в последующих экземплярах, как смешная выдумка, оскорбляющая всех прочих авторов»
[525].
Так или иначе редакция «Вестника Европы» была поставлена перед необходимостью защищать честь мундира. В майской книжке журнала появляется следующая редакционная заметка:
«Автор “Воспоминаний” находится за границей; но нам и не пришлось ожидать от него объяснений, так как возможность справки у нас под рукой. Вся существенная сторона рассказа о “кайме” – несомненна, но автор “Воспоминаний”… отнёс “обстоятельство”, известное всем в ту эпоху, к “Бедным людям”, между тем как дело должно идти о другом произведении г. Достоевского – “Рассказ Плисмылькова”, или что-то в этом роде, предназначавшемся в задуманный Белинским сборник “Левиафан”… Автор “Бедных людей” потребовал не от Некрасова, а от Белинского, чтоб его новый труд был помещён не иначе, как в начале или в конце сборника, но никак не между другими, в середине, и к тому же – был бы обведён каймой»
[526].
Как видим, М. М. Стасюлевич не пожелал воспользоваться малоубедительными и путаными оправданиями Анненкова (кстати, никаких экземпляров «Петербургского сборника» с пресловутой каймой до сих пор не обнаружено). Ответ редакции основан на свидетельстве другого очевидца сороковых годов – именно того, на кого указывал Анненков. Тургенев в эти апрельские дни находился в Петербурге: он-то, видимо, и внёс необходимые коррективы в рассказ своего старого друга.
Свидетельство такого современника должно было выглядеть особенно авторитетным.
Однако полемика вокруг «каймы» на этом не закончилась. Не успел выйти в свет майский «Вестник Европы», как Суворин обратился к главному герою этой истории со следующим (до сих пор не публиковавшимся) письмом:
1 мая 1880
Многоуважаемый Фёдор Михайлович,
Посылаю Вам «Вестник Европы» на случай, если его Вы не выписываете. На стр. 412 Вы найдете ответ на мою заметку, которую я сделал относительно «Каймы». Будете ли Вы отвечать или нет? Во всяком случае отвечать можно и мне. «Вест<ник> Евр<опы>» не выписал из моей заметки тех строк, где я говорю о том, что обведены были каймою рассказ Тургенева и очерк Панаева, т. е. иллюстрированы, в ответе вообще замечается путаница и он похож на какую-то сплетню, ибо никакого доказательства рассказанной сплетне нет. К тому же ничего Вашего не было в «Современнике», сколько я помню, а ещё не случилось той беды, которая разразилась над Вами, и, если не ошибаюсь, Вы продолжали писать в «От<ечественных> Зап<исках>», где последнею вещью была повесть «Неточка Незванова». Если Вы отвечать не будете – черкните два слова. Я отвечу сам, ибо, повторяю, ничего убедительного в рассказе «Вест<ника> Европы», вероятно, Тургенева, нет.
