К востоку от Марокко оставалось лишь несколько мест, где арабоязычные народы сохранили хоть какую-то реальную независимость. В Аравии юго-западная провинция Йемена стала османским пашалыком в 1537 году, но в 1635 получила независимость. Арабские правители Мекки и Хиджаза – шерифы признали верховную власть Османов и подчинялись Каиру, а не Константинополю. Что касается остальных, то бедуины полуострова сохранили независимость в негостеприимных пустынях. В середине XVIII века среди них возникло мощное религиозное движение, в некотором роде похожее на ислам во время его становления. Богослов из Неджда по имени Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб (1703–1792) создал новую секту на основе жесткого антимистического пуританизма. Во имя чистого, нетронутого ислама первого века он осудил все последующие наслоения верований и ритуалов как суеверные «нововведения», чуждые истинному исламу. Он запретил поклонение святым людям и святым местам, даже преувеличенное почитание Мухаммада. Ту же пуританскую строгость он применял к религиозной и личной жизни. Обращение в ваххабитское учение эмира Неджда Мухаммада ибн Сауда дало секте военную и политическую направленность. Вскоре ваххабизм посредством завоевания распространился по большей части Центральной Аравии, отобрав священные города Мекку и Медину у шерифов, которые правили ими от имени Османов, и даже угрожали османским провинциям Сирии и Ираку. Ответные действия пришлись на 1818 год, когда вторжение турецко-египетской армии, посланной Мухаммедом Али, пашой Египта, сломило силу ваххабитской империи и вытеснило ваххабизм в Неджд, где он и зародился. Там секта сохранялась, хотя ее энергия поуменьшилась, пока она вновь не возродилась в качестве политического фактора в середине XIX века, а затем еще раз в XX веке.
В Ливане традиция независимости в горных районах существовала с давних времен, когда христиане-захватчики из Анатолии превратили вершины гор в христианский остров среди окружающего моря ислама. Полунезависимые местные династии, христианские, мусульманские и друзские, продолжали править горными районами при власти Османов, сохраняя долю самостоятельности, которая зависела от эффективности османского правительства. И наконец, на дальнем западе смешанная арабо-берберская империя Марокко сохранила свою независимость и продолжала развиваться своим собственным специфическим путем.
В остальном же подчинение арабов турецкому владычеству, начавшееся при халифе Аль-Мутасиме и укрепленное сельджуками и мамлюками, поддерживалось и османами. Те движения к независимости, какие возникали в арабских провинциях, чаще организовывались мятежными турецкими пашами, а не какими-либо местными вождями.
В Египте Османы сохранили режим мамлюков, наложив на него османского пашу и гарнизон. Однако система утратила свой военный характер и стала основываться на доходах, а не на военной службе. Большинство наделов перешли в ильтизам – откупную систему передачи государственных земель чиновникам и другим лицам для получения дохода без права наследования и распоряжения. Откупщики собирали ежегодные платежи с крестьян, не владевших землей. И откупщик (мультазим), и крестьянин платил налоги. Наследники мультазима могли унаследовать право на получение дохода. С ослаблением центрального управления местные беи захватили власть, и паша стал пассивным наблюдателем их сопернических распрей. Иногда им удавалось получить в свои руки полный контроль.
Османское завоевание Сирии привело там к еще большим изменениям. В начале XVII века страна была разделена на три османских пашалыка: Дамаск, Алеппо и Триполи, к которому в 1660 году добавился четвертый – Сайда. Каждым из них управлял паша, который покупал свою должность и пользовался большой степенью свободы действий в регионе, которая зависела от обстоятельств и его характера. Сами пашалыки были устроены по османскому образцу. Большая часть земли была разделена между владельцами наделов, в основном, но не исключительно, турками. Наделы были полунаследственными, и владельцы были обязаны вносить ежегодные выплаты и нести военную службу. Владельцы наделов имели право собирать налоги и осуществлять определенную феодальную власть над крестьянами. Многие ильтизамы из земель короны принадлежали вельможам в Константинополе. У пашей были огромные полномочия, увеличивавшиеся с расстоянием от столицы и слабостью правительства.
Сначала завоевание Османами было преимуществом, которое принесло с собой относительную безопасность и благоденствие после безрассудного кошмара позднего правления мамлюков. Документы в османских архивах свидетельствуют о заметном увеличении численности населения и благосостояния. Но в XVIII веке ослабление центральной власти османов привело к широкому распространению беспорядка и коррупции, анархии и застоя. В течение долгого периода правления чужаков, этого взаимно невыгодного объединения двух культур, каждая из которых поневоле участвовала в упадке другой, все же присутствовал дух восстания. Движение исмаилитов практически сошло на нет после монгольского нашествия, но его сменили другие течения. Даже при мамлюках случались спорадические мятежи арабоязычного населения Египта. Редкие движения за независимость при Османах, как правило, возникали благодаря действиям честолюбивых личностей, которые часто сами были представителями турецкой власти. Реальное народное сопротивление, по исламской традиции, нашло религиозное выражение, на этот раз в суфизме. Сначала он был чисто индивидуальным мистическим опытом, а затем превратился в общественное движение с огромным числом приверженцев среди низших социальных групп, организованное в братства дервишей, часто связанные с ремесленными гильдиями. Формально суфии не отрицали суннизм, как исмаилиты, и были политически пассивными. Некоторые из них скорее были даже сторонниками правительства и сохраняли тесные связи с его гражданской или военной ветвью. В религии они противопоставляли личную мистическую веру господствующему ортодоксальному трансцендентализму, на который им порой удавалось повлиять. Но суфийский мятеж посредством проникновения окончился такой же неудачей, как и вооруженный исмаилитский в свое время. Сопротивление переменам было слишком сильным. Реальным изменениям суждено было произойти от нового внешнего фактора, более мощного и гораздо более агрессивного, чем эллинистические импульсы, усилившие интеллектуальное брожение средневекового ислама.
Глава 10. Удар с Запада
Мой Икций, ты ль счастливой Аравии
Сокровищ жаждешь, страшной войной грозишь
Царям непокоренной Савы,
Цепи куешь для ужасных мидян?
Гораций. Оды. 29
Арабы контактировали с Западной Европой еще со времен первых завоеваний. В Испании, Португалии и Сицилии они правили западноевропейскими народами и поддерживали военные, дипломатические и торговые отношения с другими западноевропейскими государствами. Западноевропейские студенты обучались в их образовательных центрах. Крестоносцы принесли часть Западной Европы в самое сердце Арабского Востока. Но эти контакты, плодотворные для Запада, который многому научился у арабов, оказали на них лишь незначительное влияние. Для арабов эти отношения оставались внешними и поверхностными и мало сказались на арабском образе жизни и культуре. Географическая и историческая литература средневековых арабов отражает полное отсутствие интереса к Западной Европе, которую они считали погруженной во внешнюю тьму варварства, откуда освещенному солнцем миру ислама нечего было бояться и тем более учиться. «Северные народы, – говорит географ X века Аль-Масуди, – те, для которых солнце далеко от зенита… Холод и сырость преобладают в их краях, и снег и лед следуют друг за другом без конца. Им недостает теплого нрава; их тела велики, их нравы грубы, характер суров, разум вял, а языки тяжелы… Их религиозным убеждениям не хватает твердости… Те из них, кто дальше всего на севере, больше всего подвержены глупости, грубости и скотству». Кади Толедо XI века в трактате о народах, которые совершенствовали знания, перечисляет индийцев, персов, халдеев, греков, римлян (в том числе византийцев и восточных христиан), египтян, арабов и евреев. Среди остальных он выделяет китайцев и тюрков как «благородные народы», которые отличились в других областях, и презрительно отвергает остальные, называя их северными и южными варварами и относительно первых замечая: «У них толстые животы, бледная кожа, длинные и прямые волосы. Им не хватает остроты понимания и ясности разума, они обуяны невежеством и безрассудством, слепотой и глупостью». Уже в XIV веке не кто иной, как Ибн Хальдун, замечал с сомнением: «Недавно до нас дошли слухи, что в землях франков, то есть в стране Рума и его владениях на северном берегу Средиземного моря, процветают философские науки… и многие изучают их. Но бог знает, что творится в тех краях». Сначала такое отношение было оправданным, но опасно устарело, так как прогресс в Западной Европе не стоял на месте.
