Через год на посадочно-полевые работы было предоставлено нововведение – плужок.
Да-да, тот же плуг, только в несколько раз меньше.
И посадка картошки оказалась поставлена на конвейерную систему.
На уже вспаханном и прополотом участке делалась граблями разметка с длинными неглубокими бороздами.
Мамину сестрицу старшую (ввиду ее щуплости) запускали вперед на борозды раскладывать картофель недалеко друг от друга.
Основные закопщики посадочного материала становились строго между этими бороздками, которые делались чуть ли не под линейку, выверяя точно определенное расстояние.
Мамин папа, исполняя роль лошади, впрягался спереди и тащил плужок.
А Мама сзади (разве что только не тпрукала) держала сельскохозяйственное домашнее изобретение за ручки и контролировала, чтобы норовистый инвентарь шел ровно, без заячьих зигзагов.
Картошка послушно погребалась под пластами земли от плужка, сил на это тратилось намного меньше (а значит, крепатура в перетруженных мышцах не заставляла вспоминать весь анатомический атлас человеческого тела, пытаясь сообразить, какая из хорошо прорисованной мышечной массы часть у тебя сейчас болит), и первый этап полевых работ в Маминой семье укорачивался буквально в два раза.
Соседи, поглядев на такое дело, тоже решили не отставать, толкая технический прогресс в одной отдельно взятой точке земного шара, и опыт перенять.
Так что уже через год на половине соседних участков картофель «хоронили» таким же способом.
Это было время, когда Мама впервые поняла, что лето – это не так уж и весело.
Вернее, ее «детское лето» закончилось.
А обновленное, огородно-календарное «лето» начиналось с ранней весны, когда надо было все перекопать, сорняки убрать, деревья побелить…
В общем, унывать не приходилось, так же как меланхольничать и депрессировать.
Передышка между посадкой и сбором тоже была небольшой.
Опять же святое дело, в пополам согнувшись, бродить между проклюнувшимися картофельными кустами и собирать колорадских жуков в баночку, и так до скончания веков…
Ну, или пока клубни не созреют.
В такие моменты Мама чаще чувствовала себя рыцарем в крестовом походе для борьбы с сарацинами.
Почему-то тогда в мыслях у Мамы сарацины прочно ассоциировались с саранчой, а колорады от этой братии по напористости, многочисленности и наглости тоже недалеко ушли.
Ассоциации с рыцарством усугубляло еще и то, что в углу у дороги, на поле с картофельными участками, средневековым донжоном торчал, сколоченный по всем правилам оборонительных сооружений, шалаш.
Сие сооружение хоть и не имело продолжения в виде крепостной стены, все же выполняло некоторые оборонительные функции.
Каждое огородное лето в ней круглосуточно дежурили рыцари-соседи по огородам, которые должны были бдительно следить за целостностью и сохранностью содержимого, засаженных продовольственным добром частных «плантаций», гоняя ежечасно незадачливых воришек.
Пережить консервацию первых плодов выращенного и собранного – было почти как семь кругов ада пройти – бесконечно, жарко и убийственно монотонно.
Потом наступало недельное затишье, когда все переводили дух и кидались на последнюю добытчицкую амбразуру с новыми силами.
Осенью же за плужком не побегаешь.
Лопата, мешок – и Мамино семейство опять один на один с картошкой.
Периодически можно было остановиться и поглядеть, насколько далеко в деле сбора урожая ушли соседи.
Дальше чувства колебались от результатов лицезрения – досада от того, что сосед слева уже почти закончил (ну да, у них же сыновья, как два бугая!).
Или радость «им до нас еще шлепать и шлепать!» при взгляде на огород соседа справа.
Время прошло, посадочно-огородный ужас ушел из Маминой жизни, но…
Воспоминания – как ни странно, чаще всего, даже теплые – остались.
Из долгожданного
Суббота (она, родимая, она).
Утро.
– Мама! – голос Средненького заставляет вынырнуть из сна и резко распахнуть глаза. – Старшенький ночью возле в туалете Борю вызывал.
(Средненький, конечно, выразился более оригинально, одним грубоватым, но емким словом, характеризуя ситуацию).
Первая мысль: «Ура!»
Вторая: «Наконец-то!»
Дальше мысли вообще начали скакать, как блохи.
Не-не, вы не подумайте, что Мама такая садистка.
Что радость ее относится к плохому самочувствию собственного ребенка.
Вовсе нет!
Просто если сложить вместе все факты, получится та ситуация, которую она очень ждала.
Ну, представьте: восемнадцатилетний деть, его вечерний уход к друзьям, возвращение домой ночью и… ночное же бдение возле белого друга…
Ужин причиной плохому самочувствию быть не мог – ели все, а плохо ему одному.
Какой вывод напрашивается?
Правильно!
Мы наконец-то перепили, и нам пло-о-о-о-хо!
Кто бы знал, сколько Маме пришлось пережить этих вечерних уходов и возвращения, вечно осторожничающего во всем, ребенка… мм… совершенно трезвого домой.
И не надо говорить, что Мама хочет сделать из него алкоголика, вот уж нет!
Просто у Мамы принцип – нужно хотя бы раз в жизни перепить, чтобы понять две вещи:
Первое – свою норму, после которой пить не стоит,
И второе – как хреново бывает организьму после того, когда бывает очень хорошо.
Это, в Мамином понимании, проходило в категории «жизненный опыт».
Который, как известно, оставлял в памяти след только в том случае, если был приобретен с собственными набитыми шишками.
Казалось бы, оба вышеизложенных слова начинаются на одну букву «п», а как кардинально отличаются состояния, ими описываемые…
А еще Мама на все сто знала, что процесс должен быть проконтролирован.
Ненавязчиво, но все же…
Правильные подсказки по дальнейшему выводу тельца из отвратительного самочувствия – половина успеха в столь нелегком деле.
Так что вот оно, свершилось!
Ребенок полдня отпаивался под маминым чутким руководством молочком, выводя токсины и сам себе обещал…
Чего он не собирается пить еще как минимум полгода.
А что будет готов попробовать уже через пару месяцев.
Кушал правильную после опохмела пищу и внимал Маминым наставлениям, чего с чем мешать категорически низ-зя!
