В первом случае Маме и ее сестре ничего не мешало отплясывать рядом со столом под льющуюся из динамиков музыку.
Во втором же – всему семейству было очень весело под беззвучно шевелящиеся губы ведущих и выступающих декламировать свои реплики.
К обеду первого числа враждебно настроенный телевизионный ящик резко добрел и соглашался показывать уже все исправно и даже целый год, но…
Тогда уже семейству было не до него.
Хитрый агрегат прекрасно осознавал, что использовать его будут еще меньше, чем раньше.
Приходили гости.
Гостей в Мамином родительском дому всегда было много.
Многочисленная родня, таща с собой в сумках большие и маленькие судочки, устремлялась в мамино-родительский дом для «всех со всем поздравить».
Застолья длились долго.
Дорвавшиеся до свободного общения дяди-тети-бабо-деды-родители сидели допоздна, болтая обо всем.
Сначала под закуски и горячее…
Потом под чай и тортик, который таки да – просто таял во рту.
Ближе к полуночи, когда Мамина братия в виде многочисленных двоюродных сестер и уступающих в численности двоюродных же братьев уже почти спала на ходу, все начинали потихоньку собираться.
Сначала, чтобы не держать в жаркой прихожей уже одетых родственников, готовую к выходу партию родственников Мамин папа выводил на улицу и там все так же продолжал занимательные беседы.
Постепенно к ним присоединялись другие, и Мама со своей сестрицей и родительницей, в том числе, с единственной целью – «апоговорить», которое плавно переходило в «надо проводить».
Мамино-родительское в полном составе шло провожать гостей.
Шло степенно, скрепя снегом под сапогами, ведя разговор и рассказывая сто и один миллион интересных новостей.
Вся Мамина многочисленная родня жила от ее дома на равных расстояниях – ровно через две параллельные улицы, потому путь друг к другу все знали, как и экватор этого пути.
Ту самую золотую середину на углу одной из улиц, откуда проводы уже переходили в наведывания в гости.
На точно выверенной не наговорившиеся взрослые останавливались и еще долго болтали, пока теперь уже родственники не решали проводить Маминых родителей домой.
Эти туда-сюда-провожания обычно повторялись энное количество раз.
Мамино-сестринское сообщество носилось вокруг вихрем, уже больше смахивая на оживших снеговиков, чем на обычных детей.
И продолжалось бы эти похождения вечно, пока навстречу не попадалась еще одна компания знакомых, которая одним своим видом напоминала, что спать-таки пора.
Из домашне-уборочного
Раз в неделю в Маме просыпается самая домовитая домовая.
О чем она предвкушающе-угрюмо объявляет своим.
И всё благородное семейство вспоминает сразу же две вещи.
Первая – домовая-Мама очень уважает свои уборочные традиции.
Их у нее не слишком много – выучить несложно.
А основная, так вообще, единственная – всё, что валяется неприбранным на полу и соответственно мешает уборке, автоматически приобретает статус мусора и летит в мусорный контейнер прямым ходом.
Сердце домовой-Мамы – кремень, никаким слезам-соплям не верит и действует исключительно в соответствии собственной традиции.
Потому, как только в доме звучит задумчивая фраза: «Я завтра делаю уборку, кто не спрятал – я не виновата», Мамины родные дружно начинают разгребать свои завалы.
Второе, что усвоили Мамины домашние, – на время уборки нужно куда-то смыться.
И не потому, что в них начисто атрофировано стремление ей помочь (если Маме что-то надо сделать, она и из-под земли достанет, загодя предупредив, чтоб даже мысли не возникало смыться).
Нет, просто в день «Ч», неожиданно ставшая ниже ростом, приобретшая домовитую фигуру поплотнее, облачившаяся в свою уборочную спецовку и вооружившаяся инвентарем, домовая-Мама приобретает оченно-сильно-грозный вид.
И начинает своими установками «здеся не стой», «тудой не ходи» и «ужо я тебе…» гонять уже совсем не благородное, а несчастное семейство из комнаты в комнату.
Домочадцы же продолжают носиться сайгаками, по-кенгурушечьи перескакивать и задирать повыше от пола ноги, мысленно проклиная тот момент, когда им взбрела в голову ленивая мысль не убегать, а остаться дома.
И понимают, что самым оптимальным для них вариантом было бы Карлсонами летать под потолком, а в особо ответственные моменты вообще там зависать статуей и не отсвечивать.
Из думательно-размышлятельного
В детстве Мама почему-то непременно мечтала о четверых детях: двух девочках и двух же мальчиках.
Откуда взялась эта цифра, Мама и по сей день не знает.
Семья у ее родителей была стандартная для Советов, в которых три ребенка уже воспринимались, как полноценная многодетность со всеми отсюда вытекающими…
Постоянным гвалтом, неряшливостью и наличием вечно-сопливым потомством – то есть всем тем, что вызывало ужас и пренебрежительную брезгливость и опять же таки среднестатистического советского человека.
(Стоит сказать, даже в тот далекий период Мама не раз встречала многодетные семьи со значительно бо́льшим количеством детей и ни в одной не был замечен хоть один признак уже сложившегося стереотипа.)
В общем, в ее представлении эти четверо неизвестных карапуза просто были.
А как и что, было уже делом десятым.
Время шло, Мамины предпочтения менялись, и ей уже просто хотелось, чтобы были дети и количество не так ее волновало.
Поэтому новость о первой беременности произвела на Маму самое радостное впечатление.
И плевать было, что в те далекие времена эпоха перемен только набирала свои обороты (в двадцать лет к таким вещам Мама относилась намного проще).
Когда перед попаданием в роддом нужно было приобрести два здоровенных пакета лекарств, которых (вроде кетгута под нужным номером) в аптеках по определению найти было невозможно и приходилось нелегально приобретать через знакомых врачей, которые тоже хотели кушать; а «Скорая помощь» могла приехать и забрать роженицу только если им сначала на эту самую станцию «Скорой помощи» привезут бензин для поездки…
Пугало Маму в те времена совсем не встающие на пути трудности, а то, что она, выросшая и воспитывавшаяся в почти-что-исключительно-девичьем царстве, будет делать с собственным ребенком мужского пола.
Как его воспитать так, чтобы потом не было стыдно.
И Мама даже не знала, к кому она могла бы обратиться за рецептом, «как вырастить настоящего мужчину и в то же время хорошего человека».
