– И что?
– Думаю, что нам стоит навестить леди Макгроу и задать кое-какие вопросы. Мы летим в Эдинбург.
Пригород Лондона. Наши дни.
Мятлев
Нужный дом таксист нашел сразу. Мятлев вышел из машины и поправил на плече дорожную сумку.
Позвонил в калитку. Навстречу ему вышла молодая женщина в ярко-желтом сари. Ее темные глаза внимательно смотрели на гостя.
– Хэллоу! – раскатисто произнес он. И посмотрел на бумажку, которую вынул из кармана брюк. – Мне нужен Майкл Давидовски.
Его английский все еще был хорош.
Женщина кивнула.
– Я вас провожу. Он вас ждет.
По обе стороны небольшой дорожки тянулась аккуратно подстриженная трава. А около самого крыльца росли две туи. Он поднял глаза и чуть не ахнул. На крыльце у двери стоял его отец. Опирался на палку и смотрел на него с улыбкой. Без сомнения, это был он – исхудавший, постаревший… Но он!
Мятлев стоял и не верил своим глазам. Голос внезапно сел, стало трудно дышать.
– Папа… – проговорил он, все еще не веря, но чувствуя…
Он смотрел и не мог наглядеться. Перед ним был старик, которому уже перевалило за девяносто, его отец, которого он все эти годы считал погибшим.
Лицо, покрытое морщинами, лоб выдался вперед, волос почти не осталось… И тонкая, усохшая рука. Вот эта рука и умилила его больше всего.
– Соня! – махнул рукой отец, женщина подкатила ему коляску, в которую он рухнул.
Мятлев не помнил, как вошел в дом, дверь за ним закрылась.
– Папа… – всхлипнул он, и слезы вдруг полились градом.
Он плакал и не стыдился своих слез…
– Папа, – он подбежал к нему и, присев, уткнулся в колени. – Папа…
Отец погладил его по лицу.
– Папа, ну как ты мог?
– Как мог? Это долгая история… И у меня не было выбора. Ты голоден?
– Нет.
– Это неважно. Соня приготовила очень вкусный обед. Так что поехали в гостиную. Все уже накрыто.
Улыбчивая индианка в национальной одежде помогала им за столом.
– Это Соня! Прошу любить и жаловать. Моя домомучительница, она же домоправительница…
Соня сверкнула белыми зубами и спросила:
– Нужна ли я вам еще?
– Иди, я тебя позову, если что, – пообещал отец. – А так мы мужики не гордые, сами справимся…
Соня рассмеялась и ушла, упорхнула из гостиной.
Мятлев огляделся. Гостиная была выдержана в серо-голубых тонах, высокие стулья со спинками, посередине – овальный стол, на котором стояли закуски и курица в нежно-золотистом соусе.
– Соня готовила. По-индийски. Ешь, сынок, ешь…
– Да мне не до еды, – честно признался он. – Как вообще это могло случиться?
– А ты хотел два, нет, три трупа? – спросил отец, сердито сверкнув глазами. – Ты хоть соображаешь, что творится?
Голос у отца был уже не тот – не зычно-громкий, а тихий, он царапал, как заезженная пластинка. Иногда из горла вырывалось сипение. Старость!
– Тебе девяносто один? – машинально сказал он.
– Точно.
– Так мы еще твой очередной юбилей справим.
Отец ничего не ответил.
– Как Люся?
– Она в монастыре, после смерти мужа.
– Я знаю. Грехи за всех нас замаливает. Хорошая девочка! Славная, никогда не капризничала. Ты мог разбушеваться, потопать ногами. Люся – никогда. Даже когда родилась, не заплакала. Ангелочек!
– Пап, но почему ты…
– Такое время было, – перебил отец почти сердито. – Ты уже в курсе, что мы работали по «Кеннеди». Нити тянулись на самый верх. Это был «заговор века». Все, кто имел хоть какое-то отношение к той информации, фактически были обречены… Время от времени кадры разведчиков трясут и перетрясывают, как колоду карт… Ближе к середине семидесятых запахло жареным. Собирались создавать новую комиссию по делу Кеннеди. И в семьдесят девятом конгрессом США она была создана. Мы поняли, что всех будут трясти по новой. И нужно исчезнуть. Пока не поздно…
– Но я же видел тебя… усопшего. Твой шрам на левой руке. По нему я тебя и опознал.
– Это был не я. Другой человек. Уже умерший…
– Поэтому тело и не могли так долго найти? Все было подстроено?
Отец кивнул.
– Шрам специально сделали, чтобы ты и мог по нему опознать. Так надо было…
Отец замолчал, а потом продолжил:
– Я все обдумал, Игорек… – и это «Игорек» резануло по сердцу, а потом растеклось, заныло в груди. Он опустил глаза и уставился на скатерть.
– Наша мама, царствие ей небесное, умерла! Люся была замужем, ты уже стоял на ногах. Во всяком случае, определился. А я… – отец закашлялся. – Я должен был исчезнуть вместе со всеми документами. Чтобы сохранить их. Постепенно в рядах разведчиков тоже назревал своего рода переворот. Старые, еще сталинские кадры отстраняли от власти. Несмотря на их заслуги. А ты знаешь, что такое агентура? Как трудно вырастить настоящего разведчика-нелегала! К власти постепенно приходили не то чтобы дилетанты, но… – отец замолчал, покачал головой. – Непосвященному человеку это понять трудно. Но мы, костяк группы, работавшей по Кеннеди, приняли решение о моем исчезновении. Так было нужно. И об этом знал очень ограниченный круг лиц…
– Корин знал.
– Да, а о большем тебе знать не следует.
– Я работал над материалами по «Кеннеди». Над теми, что остались, что были в пользовании… – Он внезапно похолодел. – Но ведь были и… другие?
– Были, но потом исчезли. Мы решили оставить их себе, чтобы манипуляторы от политики не могли ими воспользоваться.
– Но почему?
Отец откинулся в кресле. Разговор давался ему с трудом. Дыхание участилось.
– Пап! Тебе нужно отдохнуть!
– Да, маленькая передышка не повредит. Поехали в сад. Будь добр, отвези меня…
Сад был небольшим. Цвели розы разных оттенков – бледно-желтого, розового, багряного, белого.
– Это Соня насажала. Старалась… – кивнул отец. – Я тут частенько отдыхаю. Вспоминаю прошлое. Думаю о тебе, о Люсе… о Наташе… Моей дорогой Наташе, такой хорошей жене, матери моих детей… Жизнь пролетела как одно мгновение. Как это ни банально звучит.
Отец прикрыл глаза, приложил руку к груди. Казалось, он задремал, но вдруг заговорил:
– Ты спросил – были и другие материалы? Я тебе отвечу – были. У меня – самый полный комплект материалов по этому делу. Все, что нам удалось нарыть…
– Пап! Я же работал над этими, общался с Кориным. Я увлекся этим делом. Кто такой «Алекс»?
