Самое первое воспоминание моего детства – озабоченное лицо матери, склонившейся надо мной. Она не улыбалась и не выглядела счастливой, а смотрела именно сосредоточенно-озабоченно, словно мать ожидала увидеть кого-то другого вместо меня. А может быть, она была не рада моему рождению? Ведь отец умер, когда я еще не появился на свет. И скорее всего, она уже тогда хотела избавиться от меня, но было уже поздно. Вряд ли ей доставило радость мое появление. Лишняя обуза, лишние хлопоты….
Так мы и смотрели друг на друга. Я – на мать, она – на меня, как будто бы примерялись друг к другу, оценивали и думали, как нам жить вместе. Смешно сказать, но почему-то я думаю, что все было именно так. Говорят, что младенцы мало что соображают – это неправда, просто они не могут выразить словами. А потом случилось и вовсе не понятное – горячая слеза упала мне прямо на лицо, и я недовольно поморщился. Мать смотрела на меня с тревогой, и я было собирался заплакать, но почему-то затих. Я вдруг понял свою глубочайшую ненужность никому. Я не мог это выразить ни словами, ни чувствами, наверное, только чувствовал кожей. Да, именно так, нутром и кожей я понял это. И понял, что так будет всю мою жизнь. Наконец робкая улыбка появилась на лице матери, а я закрыл глаза. Я ей не верил, мне хотелось остаться одному. Если бы кто-то прочитал мой дневник, но я знаю, что этого никогда не будет, он бы сказал, что я крейзи, сумасшедший, и мое место в психушке. Или что я все придумал. Но клянусь: все было именно так.
Позже я понял, почему плакала мать и почему я закрыл глаза. Это было неосознанным движением – стремлением отгородиться от всего мира, которому я был не нужен.
Мать воспитывала детей одна и меня, двухлетнего, была вынуждена отдать в детский дом, где я провел тринадцать месяцев.
Я был там совсем один в чужом пространстве и с чужими людьми. И руки, которые прикасались ко мне, были холодными. И этот холод от прикосновений я запомнил навсегда. На всю жизнь.
Потом мы колесили по Америке, постоянно переезжая с места на место, нигде не задерживаясь и не пуская корни. У меня не было своего дома, дома, о котором я мечтал. Я ненавидел окружающую действительность, раз уж она не дала мне того, что я хотел.
Мать работала как каторжная, чтобы прокормить семью, и у нее не было времени на то, чтобы общаться с нами, своими детьми, разговаривать по душам… Но вряд ли мать вообще была на это способна. Она была яркой, сильной, волевой, принимала решения импульсивно, не задумываясь о последствиях. И еще она очень хотела выбиться из нищеты, но у нее плохо получалось. Она любила моего отца, но семейное счастье длилось недолго… Словом, она была невезучей женщиной, хотя упорно не хотела признаваться в этом.
Ей даже удалось выйти замуж в третий раз, но и новый брак был обречен. Яркая умная женщина, она не могла найти себя ни в личной жизни, ни в работе. Что могла предложить Америка в те годы женщине? Практически ничего. В то время царил культ домохозяйки, воспитывающей детей-ангелочков, когда муж был на работе и зарабатывал деньги, необходимые семье. А если мужа не было и женщина не обладала престижной профессией, то дела ее шли совсем плохо. Как у моей матери.
Мои старшие братья учились в военной школе, и когда ее окончили, вернулись к матери, мы снова жили вместе. Учился я неплохо, но терпеть не мог математику, лучше дело обстояло с гуманитарными предметами.
Я научился обходиться без людей и привык к одиночеству. Меня не тянуло в общество. Пример моей матери доказал: надеяться нужно только на себя. Люди всегда подведут. Когда ты постоянно переезжаешь с места на место – лучше ни к кому не привязываться, так ты не будешь потом переживать».
Маруся задумалась. Повертела листы бумаги. Интересно, что это? И почему бабушка спрятала эти записи? Она наморщила лоб. Возможно, это книга? В то время интересную запрещенную литературу перепечатывали и отдавали друг другу под страшным секретом. Были диссиденты, которые хранили запрещенную в СССР литературу, например, «Архипелаг ГУЛАГ». Может быть, это запрещенный текст? Но СССР уже давно не было, а бумаги оставались в тайнике. Бабушка могла забыть о них? Хотя она на память никогда не жаловалась. Непонятно…
Маруся еще раз пробежала глазами текст – писавший утверждал, что он родился в Новом Орлеане в 1939 году. Можно попробовать задать поиск в Интернете. Маруся вынула из сумки телефон. Но Интернет в поезде ловился плохо. После нескольких безуспешных пыток поймать Сеть Маруся решила пока отложить этот вопрос.
Она засунула листы в боковой карман чемодана. Поезд уже подъезжал к городу…
На вокзале Маруся поймала такси и попросила отвезти ее в центр. На первое время она собиралась снять гостиницу. А потом посмотреть, что и как.
Деметрий недовольно пробурчал, когда перевозка была втиснута между ее боком и сумкой. Маруся из-за кота села на заднее сиденье.
– Потерпи! – шепнула она. – Скоро будем на месте.
Недовольный взгляд кота был ответом.
– Ну что, поехали? – спросил шофер, смотря на нее в верхнее зеркальце.
– Поехали!
Мимо проплывал город: высотки окраин сменились историческими кварталами: двух-трехэтажная постройка, нежно-голубые и бледно-желтые домики, лепнина, балкончики….
– Вы тут впервые?
– Впервые….
– По делам или как?
– Пока не знаю.
– Это как? – удивился шофер.
Она рассмеялась.
– А вот так… – Ничего объяснять не хотелось.
Между двумя домами в глубине за зеленой оградой показался одноэтажный домик с пышной красной геранью на окне. Рядом с геранью стояла плетеная корзинка, а в ней – мотки пряжи: голубые, желтые, бордовые… Такая же корзинка была у ее бабушки Елизаветы Федоровны….
– Стойте! – крикнула она. – Остановитесь.
– Мы еще до центра не доехали.
– Не надо. Остановите здесь. Я выхожу…
Шофер недоуменно пожал плечами.
– Нужно крюк сделать, тут и парковаться нельзя.
– Ну так сделайте….
Машина остановилась недалеко от чугунной ограды.
Чемодан был вынут из багажника, одна сумка через плечо, в руках переноска.
– С вас – триста рублей. Вот телефончик, если что, звоните… – Шофер был немолодым, с обвисшими усами и выщербленным зубом спереди.
– Спасибочки.
Машина уехала, а Маруся сделала два шага вперед.
– И что нас там ждет, Деметрий? – спросила она вслух. Мимо прокатил мальчишка на велосипеде. Он вильнул и чуть не выпустил руль из рук.
Маруся опустила глаз и увидела, что Деметрий прижался мордой к решетке и открыл рот. Как в фильме ужасов.
Мальчишка загляделся на кота…
Маруся толкнула калитку и оказалась в небольшом красивом дворике с двумя клумбами. Зеленая травяная дорожка, весело петляя, шла к дому. Она поставила чемодан на газон и направилась к домику. Дверь распахнулась; пожилая женщина, возникшая на пороге, ничем не напоминала ее бабушку: высокую, худую, с аккуратно уложенными волосами. Нет, старушка, стоявшая перед ней, была плотной, низенькой, с круглым лицом, на щеках две ямочки. Одета в пестрое платье, а в правой руке держала половник.
