— Если бы у неё были зелёные глаза и тёмные волосы, он бы её любил, — в сердцах вырвалось у госпожи. — Он всех твоих детей любить будет, торха! Твоих, а не жены.
И ушла, громко хлопнув дверью.
Кажется, я начинала понимать.
Моя беременность — напоминание о её трагедии, а ещё воспитание, краеугольным камнем которого был долг. Долг — родить мужу наследника. А она не смогла его исполнить. И хозяин, уделявший мне повышенное внимание у неё на глазах.
Вспомнилась реакция норна на рождение девочки — разочарование, нежелание взять на руки. Госпожа этого не видела, но ей могли рассказать. Да и после она не могла не заметить, что супруг не светится от счастья. Вот и решила, что тот дочь не любит.
Я в это не верила. Просто девочка маленькая, часто плачет, кричит — хозяину это неприятно. Но когда крошка начнёт говорить, он не сможет не улыбаться ей. И всё изменится, норина Мирабель успокоится.
Невозможно не любить собственного ребёнка. Во всяком случае, так мне казалось.
А потом осознала невероятное.
Госпожа ревновала ко мне мужа! Несмотря на то, что мы с ней стояли на разных ступенях иерархии, её слова, намёки красноречиво говорили о зависти. И дело не только в ребёнке, а в хозяине.
За что мне это? Норну-то хорошо, а меня госпожа со свету сживёт. Ей ведь не объяснишь, что его увлечение, во многом связанное с желанием иметь детей, через год-два угаснет.
Нет, при первой же возможности выберусь в город, к Тьёрну. Я нравлюсь ему, значит, при приложении некоторых усилий доберусь до колдовских штучек или что-то о них выпытаю. И сбегу. Пусть не в Кевар, но на свободу.
Управляющий известил, что отныне я освобождалась от повинностей. Только мелкая посильная работа без малейшей угрозы для жизни и переутомления. По сути, могла лишь вытирать пыль, следить за принадлежностями в ванных хозяев и прислуживать. Даже бельё перестилать разрешалось при условии, что не буду носить корзину с грязными вещами в подвал, к хырам. И то управляющий намекнул, что работаю лишь до тех пор, как живот не вырастет.
Таким образом, у меня оказалось много свободного времени, которое посвящала самообразованию, удобно устроившись с книгой на кровати. Первое время она казалась такой непривычно большой и мягкой, но потом привыкла. И полюбила — с моей-то сонливостью! Разленилась, вставала в восемь, а то и девять, после пробуждения хозяина, но успевала к госпоже. Умываться ей носила другая служанка, а вот одевать себя она позволяла. И всё спрашивала, как себя чувствую. Между нами явственно наметилось отчуждение.
Врач настаивал на том, что мне полезно гулять, дышать свежим воздухом, поэтому путь в город был открыт. Норн, уверившись, что я люблю будущего ребёнка и, вроде, бежать не собираюсь, отменил домашний арест.
Одну, разумеется, никуда не отпускали, только под надёжной охраной женского и мужского пола: первая должна была заботиться о моём здоровье, вторая — прокладывать путь в толпе, предотвращая малейшую опасность для жизни.
С радостью пользовалась дарованным разрешением, часами просиживая в лавках с игрушками, детской одеждой, мебелью и прочими вещами для маленького. Своих денег, разумеется, не хватало, но я могла покупать на имя виконта Тиадея.
На всякий случай брала вещи и для мальчика, и для девочки, хотя хозяин был убеждён, что родится мальчик.
К сожалению, носить приходилось прежнее серое платье, зато у меня появилась отороченная беличьим мехом безрукавка, в карманы которой прятала крупные деньги, и муфта, чтобы не мёрзли руки.
Пальто было добротным, не мёрзла, а вот ноги иногда промокали. И дело не в сапогах, а лужах. Но заболеть не давали — сразу по возращению делали ванночку для ног, растирали их мазью с добавлением молотого перца, надевали шерстяные носки и усаживали перед камином.
На день рождения меня сводили в театр.
Жутко волновалась, даже расплакалась, как ребёнок, но все в один голос утверждали, что ничего не случится. Пришлось выпить стакан воды, чтобы привести чувства в порядок. Пила я много и напоминала хомяка: вечно что-то жевала. Обычно орешки. Даже не знаю, сколько фунтов съела во время беременности, хватило бы засыпать весь дом.
Несмотря на то, животик едва заметный, будто чуть пополнела, меня нарядили в новое платье с завышенной талией. Госпожа отдала золотую цепочку с коралловой подвеской, подходившую к платью.
Увы, без серого лифа и полосы по подолу не обошлось — проклятые правила!
В театре, вопреки опасениям, ничего страшного не произошло. Я ни на минуту не оставалась одна, даже в дамскую комнату сопровождала норина Мирабель (а выходить пришлось раза четыре — неудивительно, при том объёме жидкости, которым меня поили!), и представление смотрела, сидя на коленях у норна.
Правда, в этот раз обошлось без мороженого — могла заболеть. Зато было вкусное пирожное и чашечка какого-то напитка.
Словом, я осталась довольна.
А с утра нашла на столике серёжки с бриллиантами. Даже подумать страшно, сколько они стоят!
Отношения с нориной Мирабель немного наладились, хотя ревность не прошла. Я видела, как она с болью и завистью смотрела на мужа, когда тот интересовался моим здоровьем.
Госпожа знала, что он спит со мной. Не постоянно, разумеется, а время от времени: хоть тошнота отступила, настроение постоянно скакало. Кому же полюбятся женские истерики? В такие дни, а их было немало, хозяин вообще не подходил, предпочитая не находиться в одной комнате. Судя по всему, нервозность торхи заставляла его ночевать с женой, с которой его сблизила, как ни странно, именно моя беременность. Во всяком случае, супружеский долг исполнялся регулярно.
Радовалась ли этому норина Мирабель? Не знаю, она ни с кем это не обсуждала, но с утра бывала рассеянна. Я не удивлялась: хозяин умел не давать выспаться. Правда, сам он сонным не выглядел, заходил проверить, соблюдаю ли предписания врача и не встала ли раньше положенного. Если встала и пыталась по привычке помочь служанкам, одаривал недовольным взглядом и отправлял рукодельничать — «Раз уж у тебя такая бурная жажда деятельности».
Мои обязанности постепенно свелись к обслуживанию господ. После того, как пожаловалась одной из девочек на усталость и раскашлялась при норне, у меня отобрали метёлку. Бельё всё ещё носила, баночки расставляла, растворяла в ванной ароматическую соль, через раз помогала госпоже одеться, но в ежедневной церемонии купания не участвовала. Зато следила за тем, как хыры моют полы и натирают воском паркет.
Когда животик подрос, работать практически перестала и по собственной инициативе помогала кухарке готовить. И то, до тех пор, как хозяин не узнал и не устроил разнос.
Недели через две хозяин взял меня с собой к барону Сомааршу.
Разумеется, другу первым делом продемонстрировали располневшую меня, хотя, чтобы похвастаться, нужно было выждать ещё месяца три, чтобы предъявить «во всей красе». А так ничего не заметно, только если пощупать живот, чего, разумеется, барону не позволили. В отличие от Тьёрна, который на правах мага вызвался взглянуть, как у меня обстоят дела.
