Капитан корабля, на котором мы оказались, долго переводил взгляд с меня на Шарлотту, явно что‑то прикидывая, а потом расхохотался. Подруга, не будь глупой, предложила уладить дело миром. Она отдала капитану связку жемчуга и спросила, где наша каюта.
Я никогда не интересовалась, как Лотта в таком виде оказалась на корабле, не спрашивала, откуда взялся жемчуг, где находится ее семья. Сначала просто было не до этого: жива и ладно, а потом разговора избегала уже сама Лотта. Я же… умела уважать чужие тайны.
Да и тогда я не поверила, что все обошлось. Оставшиеся дни до дрожи в коленках боялась, что по прибытии меня переправят в тюрьму, а потом… Потом было бы страшнее. Возвращаться туда, откуда сбежала, нельзя. Лучше умереть от голода в придорожной канаве, быть выброшенной за борт, чем вернуться. Я окончательно успокоилась только тогда, когда первые полгода проучилась в Волчке. И неважно, что далось мне это, ой, как непросто.
Шарлотта была рядом. Всегда. Она помогала разбираться в непонятных терминах, притащив откуда‑то толстый словарь, заставляла много читать и практически сделала мой почерк идеальным, убеждая, что этому способствует переписывание одного и того же по многу раз. Я не спорила, училась, как проклятая, чтобы стать хоть кем‑то в этом мире. Так, незаметно для себя, мы и подружились. Никого роднее Шарлоты я не знала на всем белом свете.
Страшно представить, что ее не станет. Завтра. Уже завтра.
В тишине, обнимаясь и всхлипывая, мы просидели до поздних сумерек. Я зажгла свечи, задергивая шторы на окнах. Взгляд упал на простое белое платье и серый плащ, в котором завтра храмовники поведут Шарлотту к скале. Я сглотнула и повернулась к подруге, которая с отсутствующим взглядом сидела на кровати.
Выбирай, Трин, кем ты хочешь быть. Такой же, как те, кто ее предал, едва узнав о смерти? Да и ее ли надо бояться? Куда страшнее совершить подлость, утратить честь, перестать быть… хотя бы самой собой. Есть ведь долги, которые нужно возвращать. Я это знаю. И как мне потом жить, помня, что Шарлотта, которой я обязана тем, что сейчас дышу, умерла? Я же… ничего не сделала, чтобы ее спасти. Оказалась жалкой никчемной трусихой, которой не хватило смелости на один — единственный верный поступок в жизни!
Вдох. Выдох. Я осторожно взяла снотворное, что прописала мне целитель Гарис. Говорят, что можно убежать от прошлого, но мое крадется за спиной, является ночными кошмарами. Не спасает от этого ни заговоренные травы, ни чадящее пламя свечей. Я незаметно добавила сонное зелье в кружку с остывшим сбитнем, отнесла подруге. Она выпила, закуталась в одеяло. Вскоре ее дыхание выровнялось, и Шарлотта уснула.
Я немного посидела с ней, подошла к окну и уселась на подоконник.
Ночь выдалась темная, почти непроглядная. Вдали слышался гром, и сверкали острые молнии. Море пенилось, обрушивалось на прибрежные скалы. Я смотрела на буйство стихии и жалела, что вскоре не смогу больше им любоваться. Ни о чем не жалела и не плакала, а вот о море… уже тосковала. Странное чувство. Неправильное.
Дождь хлынул предсказуемо, скрывая за потоками бурю. Погода в Кардосе, в принципе, никогда не радовала. По утрам стелился белесый туман, оставляя на мостовых и крышах влажные следы, днем почти всегда бродили тучи. Море казалось серым, безжизненным. Зато, если появлялось солнце, оно преображало вокруг все. Заглядывало в окна, пуская зайчиков, освещало остроконечные синие крыши Военно — морской Академии, целовало смеющуюся чумазую малышню, носившуюся по площадям и паркам. А как же менялось море! Сверкало, переливалось, как синий шелк. Глаз не отвести!
Уже не увижу.
До рассвета я не сомкнула глаз. Не смогла. И не хотела. Дождь прекратился, ветер стих, наступило безмолвие. То самое, что приходит после бури, неспешно и лениво касается каждого уголка в Кардосе. Я поднялась, скинула шерстяное темно — коричневое платье, надела белый наряд и серый плащ. Провела расческой по спутанным волосам, глубоко вдохнула.
Не думать бы о том, на что решилась, иначе паника накроет с головой, и я не выдержу. Подошла к кровати Шарлотты, коснулась легким поцелуем щеки. Не нужно слов. Она поймет. Простит. Забудет… Или, наоборот, запомнит, что хоть кто‑то в этом мире ее любил?
Храмовники в количестве десяти человек (смешно, право слово… Да кто попытается сбежать‑то?) ждали меня возле дверей. Неподвижные, спокойные, затянутые в черные мантии. Лиц не видно за капюшоном. Мое тоже.
— Прощайте, Шарлотта, — услышала я магистра Тару, стоящую чуть поодаль. Лицо ее было бледным, а золотистые волосы распущены и слегка растрепаны.
Я склонила голову и приложила руку к сердцу — жест, выражающий искреннюю благодарность.
Через просыпающийся город я шла, естественно, под конвоем. От влажных мостовых пахло камнем и морем. Соленый, чуть терпкий запах, который ни с чем не сравнишь и не спутаешь. Надышаться бы вдоволь…
Как ни странно, тумана сегодня не было, и небо лишь наполовину затянуто темными тучами. Лучи солнца касались лица, но тепла я уже не чувствовала. Босые ноги заледенели. Простыну еще… Усмехнулась. Кого это волнует? Я совсем забыла, что скоро умру. Иду и переживаю, что заболею.
На окраине мы оказались слишком быстро. Я бы еще побродила по безлюдным улочкам, которые так заманчивы в это утро, или хотя бы замедлила шаг, но время торопит. Мы поднялись на вершину.
— Скидывай плащ, поднимай руки, — сказал один из храмовников.
Я зябко поежилась и сделала, как велели.
Зачем приковывать цепями? Ведь не сбегу. Но они просто выполняли свою работу. Какое храмовникам дело до моих желаний?
Ушли, оставив одну, давая возможность в последний раз полюбоваться на восходящее солнце. Неяркое, но такое редкое, и поэтому еще желаннее, чем раньше. Ветер растрепал волосы, повсюду поползли мурашки. Я смотрела на блики, гуляющие по морской дали, глубоко дышала и старалась ни о чем не думать. Не хотелось последние мгновения мнимой свободы тратить на суету и сомнения. Я уже все решила. Руки чувствуют холодную сталь цепей и шершавый камень за спиной. От этого не убежать. Даже если захочу.
Порыв ветра налетел на скалу, и я невольно вздрогнула. Страх, прятавшийся, как мне казалось, внутри, накрыл волной. В нескольких шагах от меня стоял мужчина, одетый в черный костюм с синими вставками. Темный плащ колыхался от ветра, длинные пряди волос касались загорелых щек. И глаза… никогда в жизни и ни у кого я не видела таких глаз! Казалось, они впитали в себя всю голубизну диких незабудок, что росли на укромных полянах за Кардосом. Я смотрела в них и словно возвращалась в тот летний день, когда жаркое солнце выгнало нас всех на прогулку, и мы с Шарлоттой отправились в лес и нарвали целые охапки цветов. Маленьких, почти невзрачных, но стоило нам хоть кому‑то протянуть незабудки, на лице у человека мгновенно расцветала улыбка. Неожиданное воспоминание, весьма некстати.
Незнакомый брюнет стоял и смотрел на меня. Я прикусила губу, стараясь не расплакаться. Понимала, что он пришел за мной, но… Глубоко вдохнула, на мгновение прикрывая глаза и подставляя лицо под солнечные лучи.
